Не вернувшийся с холода - Михаил Григорьевич Бобров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То ли сговорившись, то ли понимая бессмысленность дальнейшей драки, оба отряда принялись подбирать своих раненых, безжалостно приканчивая тяжелых. Впрочем, лечить их можно было разве что в крепостях — а еще вопрос, чью сторону взяли Громовый Камень и Алмазный Брод. Таскать по морозу? Армии больше не существовало, а банды в набеге живут сегодня, ничего не сберегая на завтра. От всех действий противников несло крайней спешкой: убитых коней не расседлывали, мертвых не грабили толком. Хватали, что лежало сверху; но не искали кошельки, даже хорошие доспехи снимать не стали.
Про рабов на укреплении оба отряда и подавно забыли. Прочесав смертное поле, каждая шайка ровной рысью покатилась в свою сторону.
Погодив еще немного для верности, Вилли посмотрел на клонящееся к западу солнце, и приказал:
— Пошли. Соберем тут все, пока не стемнело. Наверняка там найдется, чем растопить. Да и дрова собирать можно теперь без опаски. Здорово будет костер зажечь; а конины вжарим от пуза!
— Ха! — закричали лесные братья. — И все-таки мы победили!
— Мы? — удивился глубокий бас. — Мы просто мародеры. По совести, нам бы взять необходимое, не гневить судьбу, не отпугивать удачу! Нам осталась жизнь, это же куда ценнее!
Вилли решительно пресек начавшееся было брожение:
— Парень, ты стоял на этом поле, ожидая атаки?
— Но ведь рыцари не напали!
— Кого это гребет? Ты честно и храбро стоял в крепости, среди трех сотен героев. А что впятеро больше западников не напали, то их дело! Мы же трое суток выстрадали честно! Мы отбили шесть караванов с рабами, разве мы трусили в этих драках? Разве мы бежали с поля? Бежал враг! Никакой знаток не прикопается: поле наше! И все, что на поле, тоже наше!
Вилли запрыгнул на печку, схватился за почерневшую трубу, и прокричал:
— Павшим почет и память! Дожившим долги и добыча!
Лесные братья поддержали атамана свистом и криками; через малое время к ним присоединились остальные, выплескиваяя облегчение от рухнувшей с плеч смертной тяжести:
— Кони тонули по холку в снегу!
— Вороны замерзли на том берегу!
— На том берегу… На том берегу… На том берегу, где мы были!
— Мы крепость держали без всяких тейгу!
— Мы жрали горелый кирпич на бегу!
— А рыцарей сотню набили!
— Да чтоб я подох, если в этом солгу!
— Уж мы их душили-душили!
— И стены у нас по колено коту!
— Сырая конина и сажа во рту!
— Зачем люди спят, мы забыли!
— И нами командовал Вилли!
Это неудобство сидения в осаде оказалось самым главным: никто не мог сдержать смеха, никто не прибавил больше ни одной рифмы. Гулко и далеко полем неслось:
— И все-таки мы!
— Мы!
— И все-таки, мы победили!
Люди рассыпались по полю боя, неторопливо собирая все, что могло бы пригодиться. Скоро нашли растопку; разожгли костры из обломков копий — они были посуше вмерзших в землю балок и жердей разрушенных домов; приготовили мясо. Набрали даже сколько-то фляжек с вином. Хоть по глоточку, но хватило каждому. Никто не думал, что впереди еще путь через угрюмый опасный Лес; и что возвращаться, по сути, некуда: западники высекли поселения до самой Столицы.
У костра глубокий бас обратился к Вилли:
— Атаман, так, получается, мы тут песню сложили?
Вилли важно покачал головой:
— В Столице, где я был, про все сочиняют песенки. Мы чего, дурнее городских?
— Но там же песенки сочиняют в одно лицо, нет?
— Жри вон мясо, лицо. Мне, коли хочешь знать, сам Енот говорил: “Народ свои песни шлифует и доводит до высшей степени искусства.” Так-то!
Повеселевшие часовые зорко выглядывали врага. Костры сдвинули; на прогретую землю укладывались отсыпаться осоловевшие от облегчения люди, впервые за месяцы наевшиеся вдоволь.
Вилли ходил по лагерю гоголем. Подобрал собственный шлем с синим париком поверх; парик снял, пристроил на первое попавшееся копье:
— А это будет наш бунчук. Заслужили. Нам же, наверное, и за стойкость еще чего-то перепадет…
— Коли двинем в Столицу, — сказал один из лесных братьев. — А то можно пойти на север. Если взаправду король мертв, западников нынче прижмут; удальцам вроде нас везде найдется славное место, доля героев. Неужто, атаман, ты хочешь вернуться к топору и плугу?
Ничего не ответив, атаман поглядел на восходящую луну. Поднявшийся ветерок слабо шевельнул бунчук; поплыли в желтом луче знаменитые синие волосы.
* * *
Знаменитые синие волосы рассыпались по подоконнику; за окном в Столицу девчонкой вбегала весна. Никакое иное время года не влетало в жизнь столь беспечно. Лето входило торжественно и повсеместно; изящно и самую малость печально вступала в свои права осень; крышкой гроба обрушивалась зима.
Прошедшая зима едва не прихлопнула сильнейшую. Началась боем с Акаме; непонятной и поэтому пугающей милостью победителей; беспокойным ожиданием в каземате; диким фарсом Енота на суде… Продолжилась рубкой западных рыцарей в соборном храме города Пыльные Ворота — воистину, место проклято! Градоначальника там “Ночной Рейд” пришиб, и Верховного Короля Запада тоже, как ни поверни, прирезал именно в соборе именно “Рейд”. После чего удалился, не прощаясь, на волю, в предгорья.
Но смерть Верховного вызвала в стане врага дичайшую суматоху. Завидев разброд и шатания, обнаглевшее посольство ночью спустилось с гор. Эсдес наглухо заморозила ворота Пыльного, ведущие в Долину. Западники пригнали тысячи людей: и рабов, и специальные части, Енот их назвал “саперами”. Пробку выбили за полдня. Попытались устроить облаву, но среди холмов, где Эсдес могла превратить в каток совершенно любой склон, облава успеха не принесла. Следующей же ночью Эсдес запломбировала ворота, выходящие в степь. Западники разъярились, и несколько дней прочесывали всю Долину. Енот ржал, как ненормальный: “Эсдес в Ночном Рейде, мечта же!” — а что не ржать, если сидишь в совершенно пустом соборе, когда враги замерзают и оскальзываются, тщетно пытаясь найти тебя среди лесистых холмов? Во всех проемах собора ледяные пробки со дня гибели Короля. Единственный пробитый проход после выноса убитых сами же западники снаружи заколотили досками… Может, кто из разведки догадался о подземных галереях между собором и городом; но про галерею в холмы рыцари точно не узнали. “Рейд” пользовался ей всю зиму.
Нет, разумеется, Верховный Король или его штаб могли придумать остроумную ловушку. Если бы оставались в живых. Но, если бы верхушка Запада осталась в живых, то все сорок тысяч корпуса вторжения и занимались бы планомерным освоением захваченного.
