Щенки Земли - Томас Диш

Рассмотрим пролиферацию «Причины». Вот здесь у тебя киста гниющего спинного мозга, к которой ты можешь подойти через познание «Бога». Тогда он достанет немного грязи скрюченным пальцем из cerebrum[68] и…

Gra netiglluk ende sirseiglie blears. Gra netigllukEnde sirseiglie. Netiglluk ende serseiglie blears.[69]

Факты, ладно. Хааст грозится, что если я не ограничусь фактом, одним только фактом и ничем, кроме факта, то он лишит меня привилегий обеденного зала и библиотеки. От библиотеки я мог бы отказаться.

Отказался, причем категорически, вести дневник. Хотя дни мои сочтены, я не буду помогать тому, кто открыл этот счет.

Чувствую себя много хуже. Прострелы в паху и суставах. Теряю половину обедов. Рот и нос кровоточат. Глаза болят, а зрение в последние дни стало совсем мутным. Вынужден носить очки. Еще я лысею, но не уверен, что в этом можно винить только Паллидин.

Полагаю, становлюсь умнее. Однако не чувствую, что поумнел намного. Попеременно ощущаю себя тупоумным и истеричным, маньяком и депрессивным, раздраженным и хладнокровным. Я в аду. Но в кабинете доктора Баск (которым она больше не пользуется) я дал несколько замечательных представлений на разнообразных психометрических тестах.

Доктор Баск больше не работает в лагере «Архимед». Ее, по крайней мере, не видно. Она исчезла из поля зрения фактически с того самого вечера, когда умер Мордикей. Я просил Хааста объяснить ее исчезновение, но он дал чисто тавтологическое объяснение: она ушла, потому что она ушла.

Все заключенные, о которых я писал до сих пор, уже умерли. Последним умер Барри Мид, который дотянул почти до полных десяти месяцев. Его разум ни разу не подвел его, и он смеялся, представляя себя умирающим над книгой предсмертных слов знаменитых людей. Вскоре после его смерти я написал первую из трех дневниковых записей, которые так огорчили Хааста и толкнули его на самое последнее и самое настойчивое требование фактов.

— Что такое факт? — спросил я его.

— Факт — это то, что происходит. Способ, которым вы пользуетесь, чтобы писать — о здешних людях и о том, что вы о них думаете.

— Я думаю вовсе не о них. Нет, не об этих людях. Нет, если я могу этим помочь.

— К черту это, Саккетти, вы знаете, чего я хочу! Пишите что-нибудь такое, что я могу понять. Не эти… эти… Это, несомненно, антирелигиозно, этот ваш материал. Я не религиозный человек, но это… Вы заходите слишком далеко. Это антирелигиозно, и я не могу понять ни слова из этого. Вы опять начинаете вести точный, разумный дневник, или я умываю руки. Я умываю руки, понимаете?

— Скиллиман хочет отослать меня отсюда?

— Он хочет покончить с вами. Как с разрушительным влиянием.

— Что пользы в моем дневнике для вас? Зачем вы стремитесь удержать меня здесь? Скиллиман не может меня терпеть. Он не желает, чтобы его маленькие детки были объектами моего разрушающего влияния. Все, о чем я прошу, это кувшин вина, ломоть хлеба и книга.

Я ни в коем случае не должен был говорить это, потому что это было то же самое, что вложить в руки Хааста рычаг, с помощью которого он мог вертеть мной. Что касается деятельности моей мозговой системы в целом, то я все еще та же самая крыса, в той же самой коробке, нажимающая на ту же самую педаль.

Хааст изменился. С ночи великого фиаско он становился все мягче. Это сияющее мальчишество, такое характерное для престарелых американских администраторов, исчезло с его лица, оставив на нем обломки крушения стоицизма. Его походка отяжелела. Он перестал заботиться о своей одежде. Долгие часы проводит за письменным столом, уставившись в пространство. Что он видит? Без всякого сомнения, неотвратимость смерти, в которую до сих пор не верил.

За этот последний факт я в долгу у охранников. В эти дни они относятся ко мне как к человеку высшего класса. Они оказывают мне доверие. Так же, как Ганс в моей пьесе, Усердный хороший католик.

«Аушвитц» опубликована. С момента ее завершения я попеременно то считал пьесу никудышной, даже порочной, то она казалась мне настолько же превосходной, насколько очень яркой по композиции. В ней так много юмора, что я попросил у Хааста разрешения послать ее Янгерманну в «Дайл Тон». Пока шла подготовка к печати, он раскритиковал половину издания. Очень теплое письмо от него поведало мне новости об Андреа и других. Они воображали мое положение в самом дурном свете, потому что вся адресованная мне почта возвращалась из Спрингфилда со штампом «ВЫЧЕРКНУТ ИЗ СПИСКОВ». По телефону им просто сказали: «Мистера Саккетти больше нет с нами».

Опубликовано также несколько коротеньких вещиц, хотя ни одного из моих последних бредов в их числе нет, потому что дешифрующие компьютеры АН Б в ответ на эти потуги неизменно выдают: НЕОПРЕДЕЛЕННО. Хааст не одинок.

Святой Денис — покровитель сифилитиков и еще Парижа. Это — факт.

Что такое факт? Спрашиваю без всякой задней мысли. Если (10) — факт, то по той причине, что каждый согласен: Денис — святой, покровительствующий сифилитикам, — факт по общему согласию. Яблоки падают на землю, что может — чаще, чем не может, — быть продемонстрировано на опыте — факт по опыту. Однако, я думаю, факты, которых хочет от меня Хааст, ни того, ни другого сорта. Если что-то есть факт по общему согласию, мало проку в том, имею я к этому отношение или нет, тогда как факты, которые являются одновременно и подходящими для демонстрации на опыте, и новыми, представляются такой редкостью, что установления одного-единственного подобного рода факта достаточно для оправдания усилий всей жизни, потраченной на его поиск. (Не моей, однако, жизни.)

Ну, так что же нам остается? Поэзия — факты внутреннего мироощущения — это мои факты. И это именно те факты, которые предлагаю я. Твердо в них веря. Будучи неколебимо убежденным.

Что же без них останется? Ложь? Полупоэзия полуправды?

От Хааста пришла записка: «Самые простые ответы на простейшие вопросы, X.X.». В таком случае задавайте, пожалуйста, эти вопросы.

Записка от Хааста. Велит мне побольше говорить о Скиллимане. Как X.X. несомненно известно, нет такой темы, которую я стал бы избегать.

Факты, вот они. Ему немногим более пятидесяти. Он из нерасполагающих к себе кругов, имеет широкую национальную известность. Физик-ядерщик такого сорта, который либералам вроде меня нравится считать выведенным в Германии. Сорт, увы, распространившийся по всему Миру. Каких-то пять лет назад Скиллиман занимал высокий пост в Комиссии по атомной энергии. Самой примечательной его разработкой для этой организации была теория, предлагавшая создание условий необнаруживаемости ядерных испытаний, проводимых в ледяных пещерах особой конструкции. Дело было во время ядерного «моратория» того периода. Испытания были проведены, и их обнаружили в России, Китае, Франции, Израиле и (особенно постыдно) в Аргентине. Было установлено, что ледяные пещеры Скиллимана на деле увеличивали, а не маскировали эффект взрыва. Эта ошибка подхлестнула проведение серии последних, самых губительных испытаний и оставила Скиллимана без работы.