Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

А для Хатшепсут это время было одним долгим радостным праздником. На всей земле не было человека, который посмел бы спорить с ней, обсуждать её действия или отказывать ей в исполнении желаний.

«Впрочем, так было всегда, — говорила она себе. — По правде говоря, я стала фараоном много лет назад. Только близорукость окружающих мешала им понять это давным-давно».

Чтобы больше не было никаких иллюзий, она издала указ, который объяснял это, и завершила дело тем, что приказала считать годы своего царствования со дня смерти Ненни, как повелевал Амон. Таким образом получалось, что она начала строительство собственного храма не на первом году своего царствования, а на седьмом; корабли отплыли в Пунт на восьмом году, а вернулись с драгоценным грузом на девятом. Она была довольна этим новым счётом; таким образом из прошлого устранялась двусмысленность. А в отношении будущего её возможности были неограниченны. За каждым прекрасным горизонтом лежал новый, ещё более прекрасный.

На её сияющем небосклоне было только три маленьких облачка: слухи о брожении на границах; негромкий, но настойчивый внутренний голос, твердивший, что с Тутмосом произошла какая-то перемена, и продолжающееся недомогание Царственной Супруги Неферу-Ра.

Допустим, последнее было печально; это печалило Хатшепсут с рождения Нефер. Но, как ни странно, чем яснее становилась ситуация, тем легче было её переносить. Нефер была нежизнеспособна — тем лучше. Если с чем-то смиряешься, оно перестаёт тебя тревожить. Особенно если ты не собираешься тревожиться.

   — В конце концов, она хрупка от рождения, — однажды сказала Хатшепсут Сенмуту, когда они вышли из спальни Нефер, проведя там четверть часа. — Я не сомневаюсь, что она переживёт нас всех. Я могла бы назвать десяток таких больных, которые переживают здоровых.

Сенмут буркнул что-то неразборчивое, но явно одобрительное, и Хатшепсут с облегчением обратилась к другим делам. Честно говоря, запах в палате стоял неприятный, а жалобы Нефер докучали ей. В глубине души она начинала подумывать, что Нефер нездорова неспроста. Скорее всего, то был придуманный Амоном способ обратить в прах наглые домогательства Тота жениться на дочери Солнца. Таким образом он говорил: «Дерзкий претендент может дойти только до сих пор, но не далее». Из этого следовало, что Великая Царская Жена не может иметь детей и что семя Тота никогда не унаследует трон Ра. Кому же ещё мог принадлежать этот план, как не самому Амону? Но мысль о том, кто будет наследником и откуда он возьмётся, редко приходила в голову Хатшепсут.

Что действительно приходило ей в голову — и гораздо чаще, чем хотелось бы, — так это то, что после возвращения кораблей Тот стал другим. Она снова и снова гнала эту мысль, но та упрямо возвращалась обратно, настойчивая как москит, и Хатшепсут не удавалось убедить себя, что всё это пустяки. Царица даже не знала, что заставляло её так думать; она редко видела Тота и не хотела его видеть. Но когда это случалось, она замечала, что его лицо и манера держаться снова немного изменились.

   — Конечно, всё это досадные мелочи, — однажды вечером сказала она Сенмуту в маленьком саду у Царских Покоев, — но мне не нравится, как он смотрит на меня!

   — О, ради Амона! — засмеялся Сенмут и нетерпеливо устремился к каменной скамье. — Ты жалуешься на это много лет! И что, это тебе повредило? Разве от его взглядов произошло какое-нибудь зло?

   — Я не об этом. — Хатшепсут опустилась рядом. — Тот в чём-то изменился.

   — Лотос мой, естественно, он изменился. Мужчинам свойственно взрослеть. А потом становиться стариками.

   — Не об этом речь.

Сенмут, освещённый лунным светом, наклонился, звякнул кубком, посмотрел ей в глаза и мягко улыбнулся.

   — Хорошо, любимая. Тогда скажи, о чём.

   — О, ни о чём, ни о чём! — с досадой воскликнула она. — Не могу объяснить. Я больше не хочу о нём думать!

Однако она нашла способ не думать о Тоте лишь на тринадцатый год своего царствования, спустя пять лет после возвращения кораблей из Пунта.

В тот день — холодный, ветреный день в середине осени — почти одновременно прибыли два гонца, и Хапусенеб счёл доставленные ими депеши настолько важными, что переслал их царице в пустынный храм, где она наблюдала за сооружением дороги.

По пути во дворец она смотрела на улицу сквозь покачивающиеся занавески носилок, рассеянно постукивала свёрнутыми депешами по своим зубам и невольно думала, почему так часто в момент успеха случается что-то досадное. Всё, что она видела сегодня утром, способствовало её славе — храм, затопленная водой пойма Нила и дорога, уже достаточно внушительная, но обещавшая стать несравненной, когда обе её стороны украсят статуи Хатшепсут в виде сфинксов. Эти статуи, близкие к завершению, заканчивали высекать сотни скульпторов. А один из гонцов принёс известие о том, что новые копи на Синае приносят столько золота, что его приходится мерить мерами для зерна.

Но прибыл и другой гонец.

Хатшепсут раздражённо развернула второе послание и снова посмотрела на него. Слова кололи ей глаза, и каждое было вызывающим — несмотря на то что старый Туаа, комендант передовой крепости Тару, пользовался самыми тактичными и льстивыми выражениями, которые мог придумать.

«...этот проклятый царь Кадеша, годный лишь на то, чтобы быть подставкой под ногами Вашего Величества... подбивает жителей города-царства на бунт... прислушайтесь, от жалкой Еразы до самых Болот... все страны Захи с ним в союзе... ходят слухи, что даже Митанни далеко на востоке... эти дерзкие, завидуя славе Вашего Величества... должны хрустнуть под сандалией Вашего Величества как скорлупа...»

Она снова скатала пергамент депеши и злобно сунула его за пояс. Уже больше года Туаа заваливает её тревожными посланиями. Какое ей дело до царя Кадеша и его ничтожных соседей? Далёкие дикари пляшут свои смешные воинственные танцы, ну и пусть пляшут! Туаа не должен расстраивать её такими пустяками.

«Я заменю его, — решила она. — Скорее всего жрецом или судьёй — военные слишком любят бить тревогу».

Царские носилки поставили на землю в Большом дворе дворца. Она вышла — и нос к носу столкнулась с Тотом.

   — Я желаю говорить с вами, — сказал он.

Это было так неожиданно, что Хатшепсут на мгновение растерялась. Как он мог оказаться здесь, так близко от неё? Где свита? Она невольно сделала шаг назад, а затем разозлилась на себя, поняв, что свита рядом, как обычно: Тот просто прорвался через неё. Сопровождающие стояли, охваченные ужасом, разрываясь между долгом защищать её и боясь кобры на лбу низверженного царя.

   — Я желаю говорить с вами, — чуть более громко повторил Тот.

   — Не представляю, о чём.

   — Я надеюсь объяснить это.

Хатшепсут отчаянно пыталась найти выход и не находила его.

   — Будь по-твоему, — наконец сказала она.

Ей очень не хотелось оставлять свиту у дверей жёлтой гостиной; раздававшиеся за спиной шаги Тота повергали царицу в такую панику, что она не могла собраться е мыслями.

«Чего я боюсь? — наконец сердито прикрикнула она на себя. — Я — Ма-ке-Ра, любимая дочь бога. Я царица всей этой страны!»

   — Ты можешь говорить с Моим Величеством, — холодно сказала она.

Мгновение он молчал, явно пытаясь побороть недовольство её тоном.

   — Итак? — спросила она.

   — В Кадеше восстание! — выпалил он.

   — Только и всего? Надеюсь, ты не думаешь, что Моё Величество об этом не знает?

   — Совсем наоборот, — возразил он. — Я уверен, что вам об этом говорили. И уверен, что вы не имеете ни малейшего понятия о значении этого события.

   — Оно не имеет для Египта никакого значения.

Она становилась всё спокойнее и увереннее в себе, а Тот всё сильнее волновался. Под его глазами и на верхней губе заблестел пот.

   — Оно не имеет для Египта никакого значения, — эхом повторил он. — Может быть, вы скажете, что пожар в саду не имеет никакого значения для дома? Или что булава, опускающаяся на голову безоружного человека, не имеет значения для его черепа?

   — Ты ужасно преувеличиваешь. Чем может грозить Египту жалкая дикарская деревушка? Тамошний гарнизон справится с беспорядками и казнит зачинщиков.

   — Там нет гарнизона! — крикнул он. — Только камни и трупы, разве вы не понимаете? В царстве Кадеш не осталось ни одного живого египтянина. Их всех убили ещё несколько месяцев назад! Где кадетская дань? Вы получили от них хотя бы один моток ткани, хотя бы один горшок масла?

   — Зачем мне эта дань, когда к моим услугам все богатства Пунта?

   — Пунт! Пусть его поглотит Разрушитель[140]! Мы говорим о Кадете! Дань не поступила, потому что её отказались платить! Мы потеряли Кадеш, но это только начало. Мы потеряем всё — и те царства, которые завоевал мой дед, и те, которые он не завоевал. Говорят вам, гиксосы, которых он рассеял много лет назад, объединяются снова! Действуйте, и тогда мы сможем кое-что спасти. Но если вы будете выжидать — предупреждаю, если вы будете выжидать... — Тот осёкся. Он дрожал от гнева.