Выродок - Светлана Ст.

Сначала Драко не понял, что имеет в виду собеседник, но, сообразив, расхохотался и долго не мог успокоиться.

— Ты не так все понял, Эрик! – наконец выговорил юноша сквозь слезы. – «Не хочу» и «не могу» — это не одно и то же!

— А в чем же тогда дело? – быстро спросил фон Штроссербергер. – Только не рассказывай мне, что на тебя наложено заклятие, которое ради сохранения чистоты крови препятствует твоим близким контактам с нищебродами и грязнокровками. Уж я‑то прекрасно знаю, что таких заклятий не существует!

— Неужели кому‑то могла прийти в голову настолько бредовая идея?! – поразился Драко. – Нет, конечно, никто не накладывал на меня ни этого, ни других подобных заклинаний!

— Тогда в чем же дело?! Если ты говоришь, что полностью здоров физически и психически и не стал жертвой заклятий, что же тогда мешает тебе жить нормальной жизнью?.. Только не пытайся убедить меня, что…

Эрик вдруг замолчал, резко остановился и взглянул собеседнику в глаза:

— Неужели ты… И сейчас?!

Юноша закусил губу: он не думал, что кто‑то так быстро разгадает его секрет.

— Разуй глаза, Штроссербергер! – ответил он резко. – Я только что из больницы Святого Мунго вышел, меня там целители чуть ли не на части разбирали! Ты думаешь, они не заметили бы?!

— Да, извини, — темноволосый парень заметно смутился. – Когда это началось?

— Летом девяносто шестого, — врать не было ни сил, ни желания.

— А когда ты… вышел?

— Через полтора года. Меня профессор Снейп вытащил, без него бы я подох или…

Драко сжал кулаки, вспоминая страшные месяцы, прожитые в Паучьем тупике.

— И с тех пор ты ни разу ни пытался ни с кем встре…

— Пытался и понял, что поспешил. Я читал, что порой это необратимо…

— Необратимые изменения возникают только на долгих сроках, а у тебя это продолжалось всего несколько месяцев. Так что на твоем месте я бы не отчаивался. Рано или поздно – причем скорее рано, чем поздно, — все придет в норму…

Юноша потом часто вспоминал эти слова. Ни в них самих, ни в тоне, которым фон Штроссербергер их произнес, не было ничего особенного, но Драко почему‑то впервые за последние годы поверил, что так оно и случится: однажды кошмар закончится и наступит нормальная жизнь…

— Ну, ладно, — продолжал свою речь Эрик, — раз уж я ответил на все ваши вопросы, мистер Малфой, не будет ли излишней дерзостью с моей стороны тоже спросить вас кое о чем?

— Спрашивайте, герр фон Штроссербергер, — юношу удивил этот официальный тон.

— Могу ли я узнать, мистер Малфой, почему вы, часто посещая разнообразные отделы Министерства, так упорно обходите своим вниманием кабинет, где сидит ласковая обслуга?

Драко давно ждал этого вопроса, но все равно почувствовал себя застигнутым врасплох: ссориться с фон Штроссербергером совершенно не хотелось.

— В отделы Министерства я захожу не просто так, а для того, чтобы отдать отчеты о нашей работе. Для ласковой обслуги у меня никаких документов нет, поэтому…

— Мы приглашали тебя не по делам, а просто в гости, Малфой. Так в чем же дело?

— Дело в том, — юноша не хотел начинать конфликт, но, поняв, что собеседник настроен решительно, решил говорить откровенно, — что в тюрьме не любят заключенных, общающихся с тюремщиками больше, чем это необходимо. Для обозначения таких излишне дружелюбных зэков придумали очень неприятное слово. А я, как ты, наверное, помнишь, отбываю здесь срок заключения…

— Малфой, то, что ты на принудиловке, — это условность! Никто здесь не относится к тебе как к заключенному!

— Эрик, это не условность, а условно–досрочность, что далеко не одно и то же. Я не хочу без веской причины общаться с людьми, которые арестовывали моих родных и друзей!

Темноволосый парень после недолгого молчания кивнул:

— Что ж, Малфой, это твое право, но подумай вот о чем. Война с Волдемортом давно закончилась. Если мы будем и дальше тащить с собой прежние обиды, это ни к чему хорошему не приведет. Нас слишком мало, чтобы долго помнить зло!

— Поэтому вы, герр фон Штроссербергер, и называли меня выродком? – не выдержал Драко.

— Именно поэтому, Малфой. Я гораздо больший выродок, чем ты, и данное определение мне очень не нравится. Но любое слово, как монета, стирается от частого хождения. Уж на что страшным было слово «грязнокровка» — в Германии во времена Грюндевальда оно означало смертный приговор или кое‑что похуже, — но и его затерли до дыр. Сейчас это слово никого не пугает, только мои бабушки и дедушка вздрагивают, когда его слышат…

— Но разве они…

— Нет, все без исключения мои предки – выродки до страшно сказать какого колена. Родичи моего отца — до некоторой степени потомки Зигфрида, поэтому Грюндевальд очень рассчитывал на поддержку нашей семьи. Но они отказались, — фон Штроссербергера передернуло, — и все пошли в лагеря для грязнокровок. Семья была большая, но выжил только дедушка. Со своей будущей женой он уже после освобождения познакомился, она тоже много лет провела в лагере. Ее предок — полководец Конрад Валленштейн, который очень серьезно баловался боевой магией, так что Грюндевальд семьей моей бабушки тоже интересовался… После победы над этим гадом родителям моего отца вернули все прежде конфискованное у них имущество, но они до сих пор после каждой трапезы собирают крошки со стола в ладонь и едят их…

Темноволосый парень закусил губу, сжал кулаки и продолжал говорить очень тихо, но отчетливо:

— Но родителям отца все равно повезло больше, чем моему дедушке по материнской линии. Его предок — безумный чародей Людвиг Баварский, который пытался наделить маглов способностью к волшебству. Ради такого хитроумного предка за моего дедулю взялись всерьез – отправили не в лагерь для перевоспитания грязнокровок, а в научно–исследовательский центр. Там на заключенных ставили опыты. Из узников этого заведения не выжил почти никто, и показания дедушки оказались очень важны на Нюрнбергском процессе. На суде дедушка познакомился со своей будущей женой – она родилась и выросла в Германии, но единственная из моих родичей в лагере не сидела, потому что ее домовики три года прятали по подвалам, а потом помогли уехать сначала в Англию, затем – в США. Вообще‑то, эльфы при Грюндевальде тоже были обречены на уничтожение как неполноценные нелюди, но их поймать было сложнее, поскольку магия домовиков совсем не похожа на человеческую…

В Нюрнберг бабушка приехала писать статьи о судебном процессе по заданию одной американской газеты, но в Штаты не вернулась, потому что влюбилась в моего дедушку и вышла за него замуж. После освобождения он прожил четыре с половиной года, все это время сильно болел и умер в двадцать шесть лет, но успел написать книгу о том, что испытал в лагере. Я, пока маленький был, все просил родных дать мне ее почитать и, дурак, очень обижался, что мне отказывали. Когда вырос, то прочел ее, а потом сумел добиться доступа к секретным документам о порядках в грюндевальдовских лагерях… — сейчас в речи фон Штроссербергера слышался немецкий акцент, обычно незаметный. — Собственно, поэтому я и решил стать мракоборцем и уехать в Англию, где исчезнувшего Волдеморта мертвым никто не видел. Родители, бабушки и дедушка были против: для них слова «сотрудник правоохранительных органов» означают только надсмотрщиков в лагерях. Но я все равно уехал: если где‑то чиновники Министерства Магии противостоят такой мрази, как Волдеморт, — значит, им нужно помочь… Малфой, неужели ты веришь, что Том Реддл установил бы в Британии новый золотой век?