Загадка XIV века - Барбара Такман

Напуганное правительство посовещалось и не нашло иного выхода, кроме как вступить в переговоры. Ричард II, слабый красивый четырнадцатилетний мальчик, в сопровождении рыцарей выехал навстречу восставшим и выслушал их требования — отмена подушного налога, уравнение всех сословий, установление денежной ренты в четыре пенса за акр, свободное пользование лесами, все задокументированное и заверенное королевской печатью. Бунтовщикам ответили, что все их требования удовлетворят, — в надежде, что толпа разойдется и отправится по домам.

Между тем сочувствующие открыли городские ворота и впустили отряд во главе с Уотом Тайлером внутрь. Они захватили лондонский Тауэр, убили архиепископа Садбери и сэра Роберта Хейлса. Затем набросились на Савойский дворец Иоанна Гентского, разгромили его и сожгли. Восставшие действовали по приказу Уота Тайлера: дворец не грабить, а уничтожить. В подвале обнаружили бочки с порохом, их и побросали в пламя, гобелены разодрали, драгоценные камни топорами разбили в пыль. Темпл — квартал юристов — уничтожили вместе со всеми документами. Затем последовали убийства; семьи ломбардцев и фламандцев были вырезаны (просто потому что иностранцы), также поступили с магнатами, чиновниками и «предателями» (в их числе был богатый купец Ричард Лайонс, которого Добрый парламент отправил в отставку, а герцог Ланкастерский восстановил в должности).

В хаотичной смене событий только юный Ричард передвигался словно в магически очерченном круге: к нему, как к королю, восставшие испытывали почтение. Он сидел на высоком боевом коне — очаровательный мальчик в пурпурном плаще, расшитом королевскими леопардами, на голове сияла корона, в руке зажат золотой жезл. Подросток улыбался простолюдинам и черпал уверенность в восхищении, которое буквально излучала толпа. Он издавал указы, и тридцать писцов вручали свитки восставшим. Многие крестьяне разошлись, поверив в то, что король — их защитник.

Пока сэр Роберт Ноллис срочно собирал войско, Уот Тайлер, воспламененный схваткой и пролитой кровью, призывал своих сторонников к захвату Лондона и уничтожению правящей верхушки. Королевские указы его не удовлетворили: он подозревал, что это пустышка, Тайлер понимал, что ему никогда не будет даровано прощение. Он мог идти только вперед, к захвату власти. Если верить Уолсингему, Тайлер похвалялся, что «через четыре дня все законы Англии будут исходить из его уст».

Тайлер вернулся в лагерь в Смитфилде, чтобы еще раз встретиться с королем. При разговоре он выдвинул новые требования, намеренно чрезмерные, чтобы спровоцировать отказ, и рассчитывал захватить Ричарда в плен. Тайлер потребовал отмены сословного деления: все люди должны быть равны перед королем, церковная собственность отобрана, а земли поделены между крестьянами, в Англии достаточно одного епископа, а священники не нужны вообще. Король согласился все исполнить. Свидетельства о том, что произошло в следующий момент, настолько разнятся, что этот эпизод до сих пор не прояснен. Похоже, Тайлер затеял ссору с оруженосцем из королевской свиты, Уот вытащил кинжал и тут же был сражен мечом мэра Лондона Уильяма Уолворта.

Все пришло в смятение. Крестьяне схватились за луки, выпустили несколько стрел. Но Ричард с редкостным хладнокровием приказал всем не двигаться, выехал вперед и обратился к мятежникам: «Господа, чего вы хотите? Я ваш капитан, я ваш король. Успокойтесь». Пока король вел переговоры, Ноллис быстро собрал войско и окружил лагерь восставших: солдаты выглядели грозно — забрала опущены, оружие сверкает. Крестьяне, оставшись без вожака, испугались; наколотая на копье голова Тайлера ввергла их в панику (ситуация напоминала парижское восстание и смерть его лидера, Гийома Каля).

По приказу короля восставшие сложили оружие и, услышав заверения о помиловании, разошлись по домам. Вождей бунта, включая Джона Болла, повесили, а мятежи в других частях Англии были подавлены, хоть и не так жестоко, как после французской Жакерии. С английским восстанием, как и во Франции, покончили в течение месяца, но действовали не силой, а больше обманом. Королевские указы безо всякого раскаяния отменили, парламент объявил, что их принимали под давлением. Когда из Эссекса прибыла депутация напомнить королю об обещании покончить с феодальной зависимостью, Ричард ответил: «Вы вилланы и вилланами останетесь».

Автократы нередко запаздывают с пониманием. Экономические силы уже подтачивали феодальную зависимость, но наказания, несмотря на поражение революции, продолжались, пока несвободных крестьян не осталось вовсе. Ускорила ли революция этот процесс или задержала, неясно, но быстрый результат вселил в правителей, начиная с короля, невероятное самодовольство. Возможно, у опьяненного успехом Ричарда проявились начатки абсолютизма, но он не обрел закалки, необходимой для обращения с врагами, и в итоге пал жертвой одного из них. Военные не видели необходимости в каких-либо переменах, церковь твердо выступала против реформ. Привилегированные сословия, напуганные учением лоллардов о всеобщем равенстве, решительно высказывалось против любых перемен. В поэме Гауэра «Глас вопиющего» поэт обличал лоллардов как провозвестников раскола между церковью и государством и утверждал, что в мир их послал Сатана. Лолларды ушли в подполье, тем самым надолго отложив утверждение протестантского сепаратизма.

В дни гнева и страданий, дни бедствий и несчастий крестьянская революция казалась многим еще одним испытанием, означавшим, как и «Черная смерть», гнев Божий. Связывая крестьянское восстание с землетрясением, случившимся в 1382 году, и с бубонной чумой, анонимный поэт заключил, что эти три явления

Вызваны Божьим гневом,Наказанием за грехи.

Монах Уолсингем полагал, что и нападения французов на английское побережье можно расценивать как Божью кару: «Насылая на людей такие ужасы, Господь призывает их к раскаянию». Восстания, если трактовать их подобным образом, не имели политического значения. Как писал флорентийский хронист, «человек не может изменить того, что послал нам Господь за наши грехи».

Какое влияние оказало английское восстание на революционные настроения людей за рубежом, неизвестно. Как бы то ни было, война и сопутствующие ей бедствия и налоги должны были подбросить достаточно топлива в топку недовольства. И все же война давала работу и деньги оружейникам, возчикам, продавцам зерна, пекарям, коннозаводчикам и сотням мастеровых других профессий, не говоря уже о лучниках, пехотинцах и о тех, кто обслуживал армию. Люди того времени не говорили о войне как об экономическом стимуле, зато оставили много свидетельств о том, какое тяжелое бремя она накладывала на бедняков. «Необходимо взять за принцип, — писал Виллани, — что за войну не должны расплачиваться бедняки, платить должны те, кому принадлежит власть».

Герцог Анжуйский не признавал этот принцип; охота за деньгами, которую он развязал начиная с февраля 1382 года, спровоцировала во Франции новую волну бунтов. Ожидавшееся наследство — Неаполитанское королевство — в случае отречения от трона королевы Джованны грозило сорваться. Де Куси вновь вызвали из Пикардии для консультаций, однако, не послушав его совета, герцог вознамерился повести армию в Италию. На встрече с купеческими старшинами и знатными буржуа в январе 1382 года он, похоже, сумел вырвать у них согласие на новый налог на вино, соль и другие продукты. Поскольку он боялся народного гнева, эдикт был подписан тайно, а назначение на прибыльную должность главного сборщика налогов провели в Шатле за закрытыми дверями. Многие с охотой бы согласились, однако боялись публично в том признаться. Двор в Венсенне испытывал не меньший страх.

Когда торговцы и путешественники разнесли весть о новом налоге, не только в Париже, но и в Лане, Амьене, Реймсе, Орлеане и Руане вспыхнули бунты. Представитель столичной буржуазии Жан де Маре, пожилой уважаемый и красноречивый адвокат, служивший всем королям, начиная с Филиппа VI, тщетно пытался убедить герцога Анжуйского отменить эдикт. Владельцы магазинов не пускали сборщиков налогов, явившихся оценивать их оборот; горожане хватали оружие, забили в набат и накидывались на налоговые конторы. Гнев народа подогревали «английский пример» и даже «письма и записки от фламандцев». Дело было, однако, не столько в совместных действиях, сколько в страхах правящих кругов.

В конце февраля мятеж в Руане, столице Нормандии, разгорелся не на шутку. Знатные виноторговцы, узнав о новом налоге на вино, решили возбудить народное сопротивление и при этом не скомпрометировать себя. Они обратились к ремесленникам и мелким купцам: стыдно, мол, подчиняться новому налогу, — и напоили всех дармовым вином. Под крики «Haro!» (этот возглас означал вызов) — против правительства и против сборщиков налогов — толпа из двухсот нетрезвых торговцев ринулась в ратушу и принялась бить в набат. Так началась знаменитая «Гарель».