Загадка XIV века - Барбара Такман

Росло и самосознание народа. Христа часто изображали человеком из народа, на фресках и гравюрах его окружали инструменты мастерового или крестьянина — колотушка, молоток, нож, топор, клещи, рожок, колесо и гребень чесальщика шерсти, — а не атрибуты, которые обычно связывают с распятием. Во Флоренции ремесленники называли себя «Божьим народом» (il popolo di Dio). «Да здравствует народ» (Viva il popolo!) — этот девиз сопровождал революцию чомпи (чесальщиков шерсти) в 1378 году. Поскольку Флоренция была самым крупным промышленным центром того времени, именно там и началось восстание рабочих.

Чомпи представляли собой низший класс рабочих, они не состояли ни в одной гильдии, революцию назвали в их честь, хотя в восстании приняли участие ремесленники всех уровней, за исключением тех, кто работал в крупных гильдиях. Чомпи трудились за фиксированную плату, часто ниже прожиточного уровня, по шестнадцать-восемнадцать часов в день, причем жалование у них могли удержать, чтобы покрыть порчу сырья. Союз церкви с богачами был понятен, в пасторском письме епископа объявлялось, что за порчу шерсти ткачей могут отлучить от церкви. Рабочих могли выпороть или снять с работы за сопротивление хозяевам, могли отрубить руку. Агитаторов стачки могли повесить — так, в 1345 году по обвинению в агитации казнили десять чесальщиков шерсти.

В начале 1378 года, после мятежа в городе, рабочие пришли к ступеням Синьории и предъявили свои требования. Они хотели свободного вступления в гильдии, требовали права на организацию союзов, реформы системы штрафов и наказаний, а самое главное — добивались права на участие в городском правительстве. В те времена, когда еще не придумали ружей и слезоточивого газа, толпы внушали властям ужас. Хотя ратуша имела необходимые средства защиты, Синьория перепугалась и капитулировала. Рабочие сформировали новое правительство, основанное на представительстве гильдий. Правительство просуществовало 41 день, но потом стало разваливаться из-за внутренних противоречий и давления магнатов. Добытые в ходе мятежа реформы стали тормозиться, и к 1382 году крупные гильдии восстановили если не доверие, то управление городом. Страх перед новым восстанием способствовал впоследствии закату республиканского правления и подъему Медичи — диктаторской правящей семьи.

Ткачи Гента продержались дольше. В Ипре и Брюгге граф Фландрский жестоко подавил первое восстание — людей сжигали и вешали. Но гентцы, вытерпев осады, перемирия, измены и жестокое возмездие с обеих сторон, продолжили войну несмотря на голод. Борьба в Генте не была противостоянием классов, хотя именно так ее впоследствии и рассматривали. Скорее, это было упрямое отстаивание автономии города, неподчинение графу, хотя сюда примешались социальные и религиозные распри. Это было соперничество городов и ремесел как на горизонтальном, так и на вертикальном уровнях. Ткачи подавляли валяльщиков шерсти с той же жестокостью, с какой они действовали против графа.

Во Франции распоряжение короля о снятии налогов, сделанное на смертном одре, подняло волну нетерпения: люди ждали, когда это обещание будет исполнено. Гнев из-за налогов, собиравшихся якобы для войны с англичанами, достиг предела, когда Бэкингем беспрепятственно прошелся по стране и люди увидели, что их деньги пропали понапрасну. На самом деле деньги, собранные Карлом V, укрепили оборону городов и замков, и те лучше противостояли противнику, чем в жалкие годы после сражения при Пуатье. Но это не снизило бремени, навалившегося на беднейшие слои населения, не уменьшило горечь разочарования. Независимые города вынуждены были платить за то, что по закону являлось обязанностью короля. В результате Лан отказался открыть ворота де Куси, главнокомандующему Пикардии, и отказал в предоставлении тридцати лучников. В Сен-Кентене и Компьене восставшие толпы сожгли налоговые конторы, напали на сборщиков налогов и выгнали их из города.

В Париже из-за борьбы за трон правительство почти парализовало. Старший из дядьев юного короля, герцог Анжуйский, был назначен регентом и воспользовался своим положением — забрал из казны уйму средств с целью создания собственного королевства в Италии. Зная о хищнических наклонностях братьев, покойный король распорядился покончить с регентством, когда его сыну исполнится четырнадцать, однако Карл умер за два года до этой даты. Король назначил опекунами своего сына брата, герцога Бургундского, и брата его жены де Бурбона. Вместе с регентом герцогом Анжуйским и советом двенадцати они и должны были управлять государством. У Людовика де Бурбона амбиций не было, и он держался подальше от заговорщиков; в отличие от дядьев мальчика, его называли «хорошим герцогом», но Бурбон имел меньше влияния, потому что в нем не текла королевская кровь.

Дядюшек раздирали противоречивые интересы: герцог Бургундский интересовался Фландрией, Анжуйский — Италией, Беррийский — коллекционированием; их не заботила целостность королевства. Объединяло герцогов одно желание — убрать от управления государством министров покойного короля. Тем не менее они нашли время для того, чтобы растащить великолепную библиотеку покойного брата, насчитывавшую тысячу томов. Герцог Анжуйский забрал тридцать два тома, переплетенные в шелк и украшенные золотыми застежками, самые красивые в собрании, в том числе и «Правление принцев».

Коннетаблем назначили Клиссона и с коронацией поторопились ради усиления авторитета власти. Церемонию, состоявшуюся 4 ноября, омрачила постыдная сцена. Герцоги Анжуйский и Бургундский, которые терпеть друг друга не могли, подрались за пиршественным столом за почетное место рядом с новым королем. Быстро созвали совет, и он сделал выбор в пользу герцога Бургундского как первого пэра Франции; тем не менее Анжуйский захватил вожделенное место, но Филипп Смелый столкнул его и сам уселся на спорный стул. Вот с такого недостойного эпизода и началось новое правление.

Двенадцатилетний Карл VI был красивым, хорошо сложенным мальчиком, высоким и светловолосым, как его дед, но с невыразительным лицом, что свидетельствовало о неглубокой натуре. «Блестящее, отполированное оружие радовало его больше всех сокровищ мира», и он обожал рыцарские ритуалы. Эти ритуалы как нельзя лучше продемонстрировали на пире в честь коронации. Де Куси, Клиссон и адмирал де Вьен, на лошадях, покрытых чепраками из золотой парчи, спускавшейся до земли, подавали королю праздничные блюда. Чтобы придать приезду в Париж больше блеска (éclat), празднества продлили на три дня, звучала музыка, на покрытых коврами площадях пели менестрели. Народ приходил в изумление при виде «новых чудес» — фонтанов, выпускавших струи молока, вина и чистой воды.

Этого оказалось недостаточно. На собрании Генеральных Штатов, состоявшемся 14 ноября, предложили заменить подымный налог, и народ встревожился, не зная, чего ожидать от нового сбора. Взволнованные группы ремесленников обсуждали на улицах грядущую напасть, по ночам устраивались тайные собрания, возбужденные люди обвиняли правительство — все хотели освободиться от ярма налогов.

Когда канцлер Милон де Дорман, епископ Бове, известил штаты о том, что королю нужна помощь, произошел ожидаемый взрыв негодования. Толпа простолюдинов набросилась на купцов, которые, хотя и возражали против поборов, не были готовы противиться королевскому указу.

«Видите, граждане, как вас презирают!» — кричал сапожник своим сторонникам. В его обвинении отразилась вся горечь маленьких людей по отношению к «большим», он говорил о бесконечной жадности сеньоров: «Они бы, дай им волю, отобрали у вас дневной свет и установили налог на воздух, которым вы дышите. Они давят народ своими поборами год от года все больше. Они не хотят, чтобы мы дышали или говорили, или чтобы у нас были человеческие лица, они не хотят смешиваться с нами в публичных местах… Эти люди, которым мы вынуждены служить, которые кормятся за наш счет, хотят лишь сверкать золотом и драгоценностями, строить прекрасные дворцы и придумывать новые налоги для горожан». Сапожник клеймил трусость купцов и приводил в пример жителей Гента, взявшихся за оружие и выступивших против своего графа.

Если красноречию сапожника частично и поспособствовал монах из Сен-Дени, рассказавший об этом эпизоде, отсюда следует вывод, что многие монахи-хронисты с симпатией относились к народным бунтам. В своем знаменитом пророчестве монах Жан де Роктайяд предвидел день, когда «земляные черви безжалостно пожрут королевских львов, леопардов и волков… простые люди свергнут тиранов и изменников».

Для сапожника и его трехсот товарищей этот день настал. Размахивая ножами, они заставили купцов передать герцогу Анжуйскому и канцлеру требование отменить налог. За мраморным столом во дворе герцогского дворца прево умолял герцога снять «невыносимое бремя». Толпа страшными криками подтвердила его слова, люди клялись, что платить не будут, лучше сто раз умрут, чем страдать, такая жизнь для них «бесчестье и стыд». Эти неожиданные слова часто появляются в протестах, словно прибавляя достоинства рыцарской клятве. Бедняки не менее богачей хотели, чтобы с ними обращались достойно.