Единственная женщина - Анна Берсенева

— А кто? — глухо произнес Юра. — Кто же еще виноват? Разве он сам, для своего удовольствия полез туда, в это логово? Умирать буду — вспомню, как он выбил эту дверь…

— Но ведь и ты — не для своего удовольствия! — горячо воскликнула Лиза. — Ты вспомни, что мне говорил, когда ехали: что это из-за Звонницкого…

— Ну и что? — усмехнулся Юра. — Я мог себе позволить клюнуть на эту наживку. Я, может, бессознательно чувствовал все время: есть Серега, значит, все обойдется. Вот для меня и обошлось…

И он снова замолчал, как Лиза ни старалась вызвать его на разговор. И снова потянулись молчаливые дни и бессонные ночи — мучительные, сводящие с ума…

Сначала он еще что-то делал машинально: говорил со следователем, день провел на работе. Когда Лиза приехала к концу этого дня, секретарша Фрида Яковлевна прошептала ей:

— Господи, Лизонька, кто мог думать, кто мог думать! Так жалко Сергея Петровича, просто не передать! А Юрия Владимировича еще больше жалко — вы же видите, какой он стал, не узнать его. Я сегодня наблюдала: он говорит с кем-нибудь по телефону, а потом трубку положит и сидит, смотрит в одну точку. Такое впечатление, что ему ничего не надо…

Лиза кивнула, едва удерживая слезы. Ей самой страшно было идти коридорами «Мегаполиса»: казалось, сейчас покажется мощная фигура Псковитина. Она старалась не смотреть на двери его кабинета…

— Как ты будешь теперь работать, Юра? — осторожно спросила Лиза по дороге домой.

— Не знаю, — ответил он. — По мне — так я бы и не работал…

Он и не поехал больше туда, и даже не интересовался, как вдут дела, брошенные на начальников отделов и филиалов, заместителей и кого угодно, вплоть до Фриды Яковлевны.

Все это было настолько мучительно, настолько отнимало все душевные силы, что Лиза почти не думала о том, что происходило сейчас в ней — о ребенке, впервые шевельнувшемся, когда голова Сергея лежала у нее на коленях. Она только боялась: почему он затих, не случилось ли с ним чего-нибудь?

Он снова шевельнулся только через неделю — все так же робко, словно маленькая рыбка. Лиза вздрогнула и невольно улыбнулась — вот он, этот мальчик! Она ни минуты не сомневалась, что это именно мальчик, это чувство было у нее таким отчетливым, что ошибки быть не могло.

А Юра до сих пор даже не знал о нем…

Она не понимала, почему не сказала ему о беременности сразу, как только уверилась в ней сама. Она точно знала, когда был зачат ребенок — в те волшебные девять дней на острове Малифинолху… И догадалась она об этом вскоре после возвращения, в счастливое и безмятежное время своей жизни — почему же не сказала о ребенке тому, кто первым должен был узнать о нем от нее?

Та, первая, беременность, о которой она старалась не вспоминать, — наоборот, вспоминалась ей в мельчайших подробностях, словно все это произошло вчера. И ее первая радость, и как она прислушивалась к своему новому, неведомому состоянию, и как сказала Арсению. И то, как он отреагировал на это известие, и то, что было потом…

«Но ведь тогда все было совершенно иначе! — говорила она себе, содрогаясь от тех воспоминаний. — Арсений боялся себя связать, говорил, что нет денег, что жизнь еще не устоялась… Да и так ли уж он любил меня? При чем здесь Юра, как можно сравнивать!»

Все это было верно. И все-таки, в глубине души, она понимала причину своей нерешительности. Если бы, сказав Юре о ребенке, она хоть на мгновение заметила в его глазах испуг или услышала бы хоть одно слово сомнения — чем она объяснила бы это? Отсутствием денег, неустоявшимся бытом?..

И она так и не смогла сказать… А теперь, после смерти Сергея, ему было ни до чего; и она снова молчала.

Но это молчание убивало ее, мучило — ведь никто не знает, никто, и как ей справиться со всем этим одной! Правда, знает Оксана…

И, почувствовав, что нет больше сил держать все это в себе, Лиза поехала к ней.

Всю дорогу до Ксениного дома Лиза думала только о том, что делает сейчас Юра. Когда она уезжала, он сидел за столом в кабинете и смотрел в окно на далекий синий лес за рекой.

— Я возьму твою машину? — спросила Лиза.

— Возьми, — ответил он, даже не поинтересовавшись, куда она едет.

Но его равнодушие вызывало в ней сейчас не обиду, а чувство полного, безысходного отчаяния…

— Что делать, Ксеня, что же делать?

Лиза сидела за столом на Оксаниной кухне, и слезы неостановимо катились по ее лицу.

— Если бы он только на меня не обращал внимания! — объясняла она, всхлипывая. — Но ведь он и на себя внимания не обращает — как мертвый, если бы ты видела! Глаза пустые, почернел весь — сердце разрывается смотреть, и сделать ничего нельзя…

— Может, время пройдет — и все? — осторожно заметила Оксана.

— Время-то пройдет, — возразила Лиза. — Но что после останется? Он говорит: я его все равно что своими руками убил, после этого жить незачем…

Сочувствие читалось на Оксанином подвижном личике. Сочувствие и настоящее страдание от того, что ей нечем утешить подругу…

— А тут еще — ребенок! — вздрагивая плечами, сказала Лиза. — Ты не представляешь, Ксень, — я ведь даже о ребенке почти не думаю, а как бы хотелось…

— А он-то что — тоже не думает? — ухватилась за ее слова Оксана.

— Да ведь я и не говорила ему! — в отчаянии воскликнула Лиза. — Сразу не сказала, боялась, что он не обрадуется, а сейчас — разве ему до этого?

Глаза Оксаны, и без того круглые, стали похожи на блюдечки.

— Ты что — правду это говоришь? — протянула она, словно не веря своим ушам. — Как же это — не сказала?

— Да так. — Лиза испуганно посмотрела на нее. — А почему ты…

— Вот ведь дура какая, прости меня Господи! — воскликнула Оксана. — Так чего ж ты плачешь, на что ж ты жалуешься?! Если дура — мозги ведь никто не вставит! — Она никак не могла успокоиться. — Лиз, ну чем ты подумала, а?

Лиза всегда знала, что Ксеня, с ее трезвым, до расчетливости ясным умом, не склонна улавливать полутона и нюансы человеческих чувств. Вот и сейчас — ну что она может сказать?

— А до чего ж ему, по-твоему? — снова спросила Оксана. — До работы, до выпивки, до постели или до чего? Сама же ж говоришь — ни до чего! У него такой друг погиб, а ты не хочешь сказать, что сына ему родишь? Не об-ра-адуется! — смешно передразнила она. — Вроде он дни напролет теперь радуется!.. Как не сказать: Юрочка, рожу мальчика Сереженьку — да последняя баба донецкая догадалась бы!

Когда Оксана волновалась, становился слышен ее певучий, простонародный украинский говорок, и оттого ее слова становились как-то особенно убедительны.

— Я не знаю, Ксень… — медленно произнесла Лиза. — Может быть, ты и права…