Единственная женщина - Анна Берсенева

Сергей все-таки приоткрыл глаза — но только наполовину, щелками: у него не осталось сил даже на это. Лиза видела, что он всматривается в ее лицо, словно не узнает, и, наклонившись как можно ниже, сказала:

— Это я, Сережа, я! Ты видишь меня? Я же с тобой…

В эту минуту она готова была сделать все, чтобы он выжил. Если бы он ждал от нее признания в любви — и это тоже, все, что угодно!..

Но он уже был вне этого, и Лиза почувствовала, что сейчас ему важно совсем другое, что-то другое он пытается вытолкнуть из костенеющих губ…

— Ты… его не… оставишь?.. — Лиза не поняла, спросил он об этом или сказал утвердительно.

Застывшая было красная пена снова запузырилась на его губах, глаза опять закрылись.

— Нет, Сережа, нет! — закричала она — так, чтобы он расслышал.

Но он не мог расслышать: Лиза поняла это по тому, какая страдальческая волна непонимания пробежала по его лицу. И тогда, чувствуя, что единственное, ему оставшееся, — живое прикосновение, она прижалась губами к его губам и произнесла медленно, как будто делала искусственное дыхание:

— Никогда, Сережа, я не оставлю его никогда…

Оторвавшись от его губ, она увидела, что на них застыла улыбка, и поняла — он расслышал…

Ее платье набрякло его кровью, и ей почему-то стало спокойнее: раз кровь течет — значит, он жив. Голова Сергея упиралась ей в живот, ноги его были неловко подогнуты: он не умещался в машине…

И вдруг ей показалось, что какая-то живая жилка дернулась у него на голове. Что это? — испугалась Лиза. Короткое, как всплеск рыбки, движение повторилось снова. И тут она поняла, что это, и задохнулась от страха — ведь она совсем забыла об этом!..

Сергей был свинцово неподвижен, и голова его была неподвижна, и ни один мускул не шевелился во всем его теле. Это в ней, в Лизе, в ее животе, совершилось легкое, как всплеск, движение!.. Ребенок впервые дал о себе знать, как будто попросил быть с ним поосторожнее — в этом безумном мире, где люди готовы убивать друг друга…

Затормозив у двери приемного отделения, среди подъезжавших «скорых», Юра выскочил из машины.

— Помогите! — крикнул он кому-то.

Каталку уже выкатывали прямо на улицу, подбежал молодой врач в зеленой хирургической рубашке и медсестра.

— С девушкой что? — быстро спросил врач.

— Ничего! — воскликнула Лиза. — Это у него кровь текла, со мной ничего!

«Мерседес» с охранниками остановился рядом с ними, но охрана была уже не нужна: медленно, как после тяжелой работы, Юра и Лиза прошли в приемное…

Ее уже ничто не могло удивить. И когда им навстречу вышел Алексей Фомич, она поздоровалась с ним так, будто вчера рассталась.

Впрочем, ее он не узнал — да и как было узнать какую-то девчонку, попавшую сюда с легким сотрясением мозга два года назад! Зато Юру он узнал сразу.

— А! — сказал он, подавая ему руку. — С тобой-то хоть все в порядке? Ничего, погоди, ничего — может, еще и… Пойдите-ка, посидите возле реанимации — врач выйдет, скажет…

Врач все не выходил; неподвижно, с остановившимся взглядом, Юра стоял у стены. Подошла медсестричка с зажатым в пинцете тампоном, вытерла кровь у него со лба и с губ; он не шевельнулся, даже не вздрогнул, когда зашипела перекись.

Лиза положила руку ему на плечо. Он посмотрел безучастно, опустил голову. Потом снова поднял глаза.

— С тобой — ничего? — глухо спросил он, как будто только что ее увидел.

— Ничего, — прошептала Лиза. — С тобой что же, Юра?..

Он не ответил — ему было не до себя.

Лиза первая увидела Алексея Фомича. Он шел к ним знакомой медвежьей походкой, и она сразу поняла, почему он старается не смотреть им в глаза…

— Аорта, что ж поделаешь, — сказал он. — Как довезли еще, непонятно…

— Он хотя бы… очнулся? — выдавила она сквозь подступающие слезы.

— Какое там!.. — махнул рукой Фомич.

Она услышала то ли хрип, то ли стон у себя за спиной и, обернувшись, увидела, как Юра опускается на облезлый стул, обхватив голову руками…

14

Дни и ночи слились в одно беспросветное пятно.

Может быть, Лиза застыла бы, заледенела после смерти Сергея — если бы не то, что происходило с Юрой. Она чувствовала, что он находится на краю бездны, в которой сознание его может погаснуть, — и ей уже невозможно было отдаться собственным чувствам.

«Хоть бы он напился, что ли!» — с тоской думала она, встречая его потускневший взгляд. Но Юра всегда прежде веселел от спиртного — и сейчас просто не воспринимал его как возможность залить горе; отодвигал рюмку с брезгливым недоумением.

Лиза видела, что это не просто тоска, не просто отчаяние — которые, как бы ни были тяжелы, проходят рано или поздно. В том, что происходило с Юрой, чувствовалось дыхание смерти…

Он почти не смыкал глаз — иногда забывался на несколько часов, и Лиза представить не могла: как же он жив еще, ведь он не спит сутки за сутками, ведь это невозможно! Когда она спала сама, было совершенно непонятно: в те редкие часы, когда Юрины глаза все-таки закрывались, Лиза как раз и не могла уснуть — лицо Сергея вставало у нее перед глазами так ясно, словно он входил в комнату.

Она совсем не вспоминала его лицо в последние минуты жизни — посиневшее, с кровавой пеной на губах. Чаще всего она почему-то вспоминала его в тот момент, когда он сидел в машине, вполоборота, и она вдруг поняла, на кого он похож — на римского воина!..

Она вспоминала, как он закрыл балконную дверь в ресторане, заметив, что ей стало прохладно… Как набросил ей на плечи куртку, стоило ей только вздрогнуть во время прогулки по парку в Кускове…

Или — его ободряющую улыбку с балкона, которая ей, конечно, не почудилась…

Она вспоминала, как он смотрел на Юру, какое у него при этом становилось лицо — и понимала, с леденящим ужасом понимала, что этого не будет больше никогда.

Что же должен был испытывать Юра?

Однажды он сказал ей — когда они молча сидели на веранде и тишина опускалась на них вместе с прохладой, тянущейся от вечерней реки.

— Если бы я просто сказал ему… — вдруг произнес Юра. — Он же ничего не требовал от меня — ты понимаешь? Он никогда в жизни ничего от меня не требовал, ни один человек на свете не позволял мне настолько быть самим собой, как он… Он только просил: скажи мне, если соберешься что-то предпринимать, предупреди меня. И все — ничего больше, понимаешь, больше ничего! А я даже этого не сделал… — голос его сорвался.

— Юра, милый мой, хороший. — Лиза едва не плакала, и все-таки в душе ее шевельнулась короткая радость: впервые он заговорил о Сергее. — Что ж ты делаешь с собой! Разве ты виноват, что так получилось?