Лицом к лицу - Александр Лебеденко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Телеграмму прочли батарее. Федоров ходил именинником.
— А свинья где? — спросил его Аркадий.
— Едим свинину, товарищ командир! — утешил разведчик.
Поздно вечером Федоров действительно приволок свинью. Она была мокра, как будто шел проливной дождь.
— Это как же? — спросил Сверчков.
— Я как увидел, что белые самосильно на мост… — так я ее в колодец… и с веревкой… А сам перешел в наступление. — Хитрые глаза играли. — А теперь слазил в колодец, и Панов помог.
— А чья свинья-то? — вдруг спросил Алексей.
— Хрестьянская — с недоумением ответил Федоров. — А теперь убитая…
— Иди узнай чья, — строго сказал Алексей. — Найдешь хозяина — заплатим. А окорок твой будет, — утешил он парня.
Федоров долго стоял на месте. Потом, охлестнув нагайкой сапог, пошел по дворам.
Глава VIII
АГНЕССА
Сверчков всегда искренне удивлялся, если женщина оказывала ему предпочтение перед другими. Ему казалось, что все прочие имеют на это гораздо больше прав и оснований. Одни были выше и стройнее, другие мужественнее, третьи лихо носили туго закрученные усы, четвертые были остроумнее, веселее или обязательнее.
Но поняв, что поле битвы за ним, Сверчков больше не колебался и не раздумывал. Он брал вещи как таковые.
Он не принадлежал к числу тех поворотливых молодцов, которые атакуют каждую приглянувшуюся женщину, быстро меняют фронт при неудаче и слепо идут на штурм, как только крепость дрогнула. Он попросту был здоровым человеком, утратившим семейную мораль отцов и не приобретшим никакой новой. При первом признаке успеха он готов был сменить стеснительность и щепетильность на самоуверенность.
Словом, когда воспитанница очередных хозяев, белокурая Агнесса, взглянула на него васильковым взором и, в ответ на пожатие руки, короткие пальцы ее крепко сжали руку Дмитрия Александровича, он почувствовал себя так, если бы на плечи ему возложили весь груз долгого воздержания.
Теперь он сторожил девушку издали, но упорно. Агнесса не слишком решительно отмахивалась от ухажеров. Она останавливалась с ведрами или чашкой на середине двора, утирала пот со лба всем рукавом и говорила без всякого лукавства:
— Ну куда мне от вас деваться?
— К нам, золотая, к нам, бриллиантовая, — кричал черный, как жук, телефонист Крикунов.
— Куда нам от вас деваться? — неуклюже острил Крамарев.
И даже комиссар, покачивая большой головой, бурчал себе под нос:
— И никуда ты не денешься…
Перед вечером столкнулись в сенях. В прорез двери падал на девушку притаенный вечерний лучик.
— Я вас не ударил, фрейлейн? — спросил Сверчков с воскресшей внезапно городской вежливостью.
— Нет, нисколько, — сказала девушка и продолжала стоять на месте.
Сверчков взял ее за руку у локтя.
Девушка смотрела на него чуть суженными мерцающими глазами и руку не отнимала.
Сверчков поднял пухлую руку к губам и поцеловал локоть.
Он решительно не знал, что делать дальше.
— Я приду к вам… — сказала девушка и закрыла глаза, не двигаясь.
— Придите, придите, — шептал Сверчков.
Она стояла с закрытыми глазами. Может быть, ей хотелось прислониться к стене.
— Как уснут, — прошептала она. — Увидите свет… в сарае.
Не глядя на него, она медленно проплыла через порог.
Тянулся день, тянулся вечер, тянулись первые часы ночи. Сверчков думал о девушке то как о чистой, хорошей встрече, то как о недостойной его авантюре. Но он знал, что пойдет к ней во что бы то ни стало…
Глаза у нее васильковые, большие. Волосы венком вокруг головы. Ему нравится, когда волосы заплетают вокруг головы. Волосы, кажется, не вьются. Но они нежные и тонкие. Он почувствовал их в коридоре щекой…
Фонарик прошел по двору только во втором часу ночи. Хорошо, что койка у самого окна.
Сверчков обошел сначала весь двор. Потом с усилием отвел нестойкую дверь овина. Сразу же кто-то взял его за руку.
— Только тихо, ради бога.
Она просила трогательно и тревожно.
— Сюда.
Она вела его к широкой лестнице наверх. Здесь пахло трухой старого сена, опилками, яблоками, рогожей и еще чем-то острым, может быть кожами.
Ощупью она завела его за гору соломы в углу.
Он почувствовал под ногами мягкое, должно быть овчины или большой тулуп., и доверчиво опустился на пол. Она была уже здесь. Он ничего не видел, но чувствовал, что она ждет, и прильнул к ее мягким губам…
Голоса дошли не сразу. Сначала даже показалось: это во сне. Голоса были знакомые. Но знакомые голоса бывают и во сне. Агнесса поднялась на локоть, и рука ее дрогнула под щекой Сверчкова.
— Тихо! — прошептала она.
Но Сверчков уже слушал напряженно и совершенно трезво.
— Кажется, пусто! (Это голос Синькова).
— Во всяком случае говори тихо. И без агитации. (Это — Воробьев.)
— Куда черт девал Сверчкова? (Это опять Воробьев.)
— К Агнессе, должно быть, полез. Она ему глазки делала. (Это — Коротков.)
Агнесса отодвинулась от Дмитрия Александровича.
— Ну, говори, Аркадий, — нетерпеливо предложил Воробьев.
Пауза показалась Сверчкову мучительно длинной.
— Если вы внимательно читаете газеты, — медленно расставляя слова, начал Синьков.
— А что в ей, в газете? — скептически заметил Коротков.
— Армия верховного правителя, адмирала Колчака, уже двинулась на Москву. Большевики все силы гонят на Урал. Но Колчак идет вперед. У него регулярная армия. В Казани он захватил золото Государственного банка. Союзники помогают ему через Владивосток. Через месяц он будет в Кремле.
Сверчков сам внимательно читал телеграммы. Еще в семнадцатом году он слышал о решительном адмирале, который театральным жестом бросил свой палаш за борт, когда большевики разоружили его штаб. Но Колчак не казался Сверчкову спасителем России. Зальют и его волны народной ненависти… Неужели он ошибся?! Тревога и неуверенность охватили Сверчкова. Синьков прав — нужно крепко задуматься над тем, что творится на востоке!
— А здесь когда же он будет? — спросил Коротков, для которого месячный срок занятия Москвы, видимо, сразу стал твердой датой.
— Когда будет занята Москва, все будет кончено, Игнат Степанович, — сказал Синьков. — И если мы не успеем к этому времени перейти к белым, ничего хорошего ждать не придется.
— Да уж чего хорошего, — угрюмо размышлял Коротков.
— Вместе с тем наши дела в дивизионе не улучшились, — продолжал Синьков. — Командный состав подобрался у нас такой, что приходится прятаться даже от бывших офицеров. Сверчков — это прохвост, проходимец! Я думаю, ни один человек в дивизионе не знает, чью сторону держит эта лисица.
Сверчкову стало нестерпимо обидно и горько. Это он-то лиса. Это он-то проходимец! Как будто он не был всегда высоко честен перед собой и перед другими.
— Климчук и Веселовский — большевики. Но это, в сущности, молокососы. Они никогда и не были офицерами. Ничего! Колчаковские победы приведут их в сознание.
— С мобилизации, — начал Коротков, — как приехали, почитай все режицкие да островские ругали комиссаров. Кто ругается, я ему говорю — пиши к нашему командёру. А теперь и не разберешь. Как что сапог нет, хлеба недодали — так в мать-перемать! А на собраниях Черныха во все уши слушают.
— Подождем немного, и сами большевиками сделаемся, — раздраженно сказал Воробьев. — А то еще, как Карасев, заплатим жизнью за большевистскую идею. Все патроны расстрелял — не сдавался.
— Разве, по-твоему, у нас был удобный случай перейти к белым? — спросил Синьков.
Воробьев ничего не ответил.
— Нужно бы тебе, Игнат Степанович, с братом выяснить точно, кто за нас будет, твердо договориться. Нам неудобно. Нужно разъяснить, что большевики деревню грабят. Нужно прощупать и тех, кто помалкивает. А когда станут наступать белые, мы комиссарам по шапке — и, поверь, многие перейдут к нам.
— А как ты полагаешь со Сверчковым? — спросил Воробьев. — Будем его привлекать?
— Я бы привлек его… на первую осину…
Сверчкову стало вовсе холодно.
Агнесса еще дальше отодвинулась от Дмитрия Александровича.
— Пойдем все-таки. Заметно будет. Каспаров с нас глаз не спускает.
Сверчков вернулся в халупу разбитый и расстроенный. А он-то полагал, что своей самостоятельностью он добился крепкой позиции в дивизионе. Огорчение было настолько сильно, что пересилило в нем и удивление и тревогу. А может быть, все это только болтовня? Разве так составляются настоящие заговоры? Но, с другой стороны, Воробьев не похож на человека, склонного к шуткам. В случае поражения красных смелые интриганы могут сделать многое. Революция — это вообще сумбур. Если Колчак действительно займет Москву и восстановит Временное правительство, Россия может стать демократической республикой, и тогда в каких же дураках будет он, Сверчков! Большевиков будут судить, как судили парижских коммунаров. Будут судить и его, красного инструктора. Какая чепуха! Но Колчак еще только на Урале. Нужно выждать результатов боев на Волге и тогда принимать окончательное решение. Но до тех пор нужно уйти из этого дивизиона. Это — блестящая идея! Здесь все для него осложнено личными отношениями. Комиссару дивизии Бабину ничего не стоит перебросить его в другую часть. Мотивы найдутся. Сверчков вздохнул с облегчением. А что, если рассадить по разным частям всех их: Черных, Синькова, Воробьева. Этим людям не следует быть вместе. Их личные отношения могут и обязательно будут вредить делу… Написать Альфреду, Чернявскому или, может быть, Вере. Женщины с большой легкостью делают вещи, которые не по силам мужчинам. Эта мысль понравилась Сверчкову именно своей литературной нарочитостью.