Спутники Волкодава - Павел Молитвин

Гани было сорок с лишним лет, и двенадцать из них он носил головной убор вождя племени, состоящего из пяти селений. Ему много раз приходилось бывать в святилище, и, хотя раньше его всегда сопровождал кто-нибудь из колдунов, особого трепета он не испытывал. Ему хватало забот земных, и он никогда не интересовался и не вмешивался в дела служителей Наама, полагаясь на то, что старый Мдото и младшие колдуны в состоянии договориться с грозным божеством. Так оно прежде и было, и вождь надеялся, что у Наама не было причин сердиться на него за решение разузнать, что же случилось с колдунами племени.

Святилище Наама было невелико, оно представляло собой круглую пещеру шириной в сорок шагов, посредине которой стояло сработанное предками изваяние Божественного Дракона. В пещеру вел лаз длиной в восемнадцать-двадцать шагов, стоять в нем можно было не пригибаясь, и два человека, вытянув руки, проходили по нему, не касаясь стен и друг друга. Шагая по каменному полу, вождь явственно ощущал, что разгадка отсутствия колдунов каким-то образом связана со святилищем и таится где-то поблизости. Потому-то он не особенно удивился, когда, сделав полдюжины шагов, наткнулся на труп Дарьяса — колдуна из самого дальнего селения. Склонившись над ним, Гани приблизил факел к неподвижному телу, и в глаза ему бросились почерневшие губы и раздутое, как у утопленника, лицо мертвеца.

— Яд, — негромко предупредил он и почувствовал, что остановившиеся за его спиной воины начали переглядываться. В следующее мгновение он услышал тихое шуршание и увидел, как из-под окоченевшего тела серебристым ручейком заструилась потревоженная появлением людей и светом факелов ндагга.

Не раздумывая, вождь выхватил из-за пояса выточенную из каменного дуба дубинку и метнул ее в смертельно ядовитую тварь. Дубинка раздробила голову змеи, брызнула в разные стороны кровь, и серо-желтое гибкое тело, достигавшее в длину около четырех локтей, забилось в агонии. Подобрав дубинку, вождь переступил через труп молодого колдуна и двинулся в глубь пещеры. Мелькнувшая при виде ндагги догадка о постигшей колдунов участи превратилась в твердую уверенность, когда он увидел восемь лежащих у ног Наама мертвецов и услышал шуршание множества ползущих по каменному полу чешуйчатых тел. С негодованием взглянув на вырезанное из розоватого песчаника божество, напоминавшее одновременно человека и вставшего на задние лапы дракона, он повернулся к своим людям и приказал:

— Убейте ядовитых гадов. Надо вынести тела колдунов и достойным образом проводить их к праотцам.

— Но вдруг этих змей наслал сам Наам? — робко предположил кто-то из воинов. — Нельзя гневить Всевидящего и Всемогущего…

— Их подбросили сюда пепонго. А у входа в святилище развели костры, чтобы ндагги не могли выползти наружу. Подлые карлики, отловив в джунглях десятка два-три змей, упрятали их в плетеные корзины и притащили к пещере. Потом дождались, когда колдуны, погрузившись в транс, начнут беседовать с Наамом, и забросили ндагг в святилище. Ну, за дело, некогда нам тут задерживаться!

Гани горько усмехнулся. Разумеется, пепонго не осмелились убить колдунов собственными руками, да им это и не удалось бы сделать. Но против безмозглых ядовитых тварей волшба Мдото была бессильна, а прибегнуть к Истребительным и Сокрушающим заклятиям в священном месте он не посмел, боясь накликать гнев Наама на свой народ. Наверное, он до последнего верил, что Всевидящий и Всемогущий защитит его служителей от происков пепонго…

Некоторое время вождь с ненавистью смотрел на безмолвное и недвижимое изваяние человека-дракона. Скрюченные когтистые лапы, огромный, приподнятый в вечном желании фаллос, чешуйчатое, как у змеи, тело, удлиненная клыкастая морда. Гани покосился на сложенные у ног Наама приношения — колдуны никогда не приходили к своему божеству с пустыми руками. Потом перевел взгляд на сияющий в левой глазнице, выточенный из светящегося желто-красным огнем драгоценного камня глаз, в глубине которого чернел бездонный, чем-то похожий на ночное небо зрачок. Странно, пепонго осквернили святилище убийством колдунов, но забрать Глаз Дракона не посмели. Трусливые твари! Явившиеся из-за моря люди со светлой кожей похитили когда-то один Глаз Дракона — вождь посмотрел на пустую глазницу изваяния, — но не подняли руку на колдунов. Они знали истинную цену Глаза и не были трусами. Старый Мдото предпочел бы, без сомнения, быть убитым девяносто девять раз, лишь бы Наам не лишился второго ока. Но он-то, Гани, — всего лишь вождь, и по нему, так пусть бы поганые карлики украли Глаз Дракона, но оставили жизнь колдунам.

Почувствовав холод внизу живота, Гани еще несколько мгновений наблюдал, как вооруженные копьями с широкими плоскими наконечниками воины убивают змей, и зашагал прочь из святилища. При мысли о том, что племя осталось без предсказателей погоды, лекарей и заклинателей, вождь испытал приступ омерзительного, незнакомого ему доселе страха и бессилия. Впервые с тех пор, как на него водрузили головной убор вождя, он ощутил одиночество и тяжесть власти, даже малую часть которой невозможно переложить ни на чьи плечи.

По мере того как он осознавал все последствия совершенного в святилище злодеяния, зародившийся в животе холод поднимался все выше и выше, и даже живительные солнечные лучи перестали, казалось, согревать его могучее тело. И дело было даже не в том, что некому теперь определить наилучшее время для начала сева и сбора урожая, лечить больных и раненых, вызывать дождь и разгонять ненастье. Все это конечно же было ужасной, непоправимой потерей, но оценить ее по-настоящему и оплакать еще будет время. Сейчас же сердце Гани сжималось от тоски по старому другу и наставнику, чей труп был так обезображен действием яда, что вождю при виде его едва удалось сдержать крик ярости. Мдото многое умел и не зря слыл великим колдуном, но, кроме того, он был еще и замечательным человеком, бесценным и добрым советчиком. Он был второй парой рук, вторым сердцем и головой вождя… Если бы эти гнусные карлики — да пожрет их Серый Ужас! — вырвали у Гани сердце, вырезали печень, убили его жен и детей, он и тогда бы, верно, не почувствовал внутри себя такой зияющей, такой страшной пустоты.

Помимо нестерпимой душевной боли вождя терзала еще и мысль о том, что содеянное пепонго злодеяние означает их готовность напасть на мибу. Ибо совершено оно было для того, чтобы лишить племя магической опоры, посеять в душах людей ужас, заставить еще до начала войны почувствовать себя побежденными. Гани заскрипел зубами, и раскрашенное белой, алой и желтой краской лицо его приобрело зверское выражение. Он готов был убить первого, кто попадется ему под руку, ему хотелось грызть пальцы и кататься по земле, яростно воя и царапая ногтями каменистую площадку перед святилищем. Ненависть к злобным, коварным карликам и к собственной тупости и недальновидности переполняла его. Как мог он не подумать о том, что в святилище колдуны племени не решатся в полной мере использовать свои магические способности? Почему не уговорил, не заставил, наконец, Мдото взять с собой хотя бы десяток воинов, чтобы те охраняли вход в пещеру? Ведь он-то лучше, чем кто-либо другой, знал, что лесные карлики рано или поздно обрушатся на земли мибу, нундожу и рахисов, ибо нет у них выбора. Теснимые с востока войсками Кешо, они не пожелают идти в засушливые южные степи. Двинувшись на северо-запад, они упрутся в непроходимые топи, образовавшиеся при впадении Мджинги в море, на западе перед ними встанут Горы Предков, в то время как юго-западные плодородные равнины всегда будут манить их жадные, ищущие взоры. И если уж они посмели покуситься на колдунов мибу, то обрушатся на племя, надо думать, немедленно.