История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Равиль Бухараев

Возвращаясь в XI век, повторим, что чувство греховности, пронизывавшее и пропитывавшее все существование средневековых христиан Европы, уже не находило себе оправдания и не могло быть смыто ни водой (что само по себе было греховным), ни уходом от мира в монастырь. По существу, не только явные грехи незаконного смертоубийства, стяжательства и корысти, повсеместного предательства и грубой распущенности (феодальное «право первой ночи»), но практически все радости простой человеческой жизни считались греховными в мире западного средневековья, и поэтому человек, считаясь христианином, никак не мог самостоятельно выразить своего религиозного чувства. Для этого у него не было ни грамотности, ни знаний, ни порыва к новому знанию, из которого могли бы проистечь науки и искусства, с такой пышностью и силой расцветшие после реальной встречи ислама и христианства в ходе Крестовых походов.

Засилие Догмы, не позволявшей никакого нового и тем более самостоятельного осмысления религиозного учения, держало западных христиан в плену, из которого не виделось исхода до Судного Дня. Традиционность церковных обрядов уже не давала удовлетворения их неосознанному стремлению к живой вере, к ощущению живого присутствия Бога, которое с такой силой проявлялось в XI веке в византийском православии и исламе. Эти силы народной религиозности, пребывая под спудом, так или иначе искали себе выхода; ностальгия по Откровению, по той естественной религиозности, которая давала бы человеку ощущение служения Богу собственными силами и талантами в миру и тем самым избавляла бы его от чувства собственного бессилия и греховности, становилась все сильнее, пока наконец не прорвалась Крестовыми походами.

Не дело историка судить поведение народов. Однако истовость религиозного чувства, выразившаяся в Крестовых походах, при всей жестокости и всем чудовищном насилии, которые она породила, имела под собой не только экономические и политические причины, но и чисто религиозную ностальгию по живой Истине – по самой возможности прикоснуться к ней и послужить ей хотя бы разрушительным мечом при полном отсутствии созидательных инструментов такого служения.

Религиозная Догма, закосневшая в традициях и верованиях первого тысячелетия христианства, уже не могла удерживать людей в невежестве и нетерпимости ко всему новому. Сама эволюционная сила человеческого развития призвала Европу к действию, но – в силу ограниченности и невежества средневекового христианства – это действие выразилось не в стремлении к созиданию, которое пришло к Европе только после прямого соприкосновения с культорой и цивилизацией ислама, но в фанатическом стремлении разрушить то, чего Европа не понимала и не могла еще понять.

Здесь явно напрашивается сравнение поведения крестоносцев с поведением ортодоксальных и догматических мусульманских сил в нашем веке. Не имея ответов на вызовы современности в духе «ижтихада», они точно так же прибегают к организованному насилию якобы во имя служения Богу.

Действительно, в свете этой «ностальгии по Откровению» фанатизм сегодняшних псевдо-исламских террористов и апологетов дурно понятого джихада совершенно тождественен фанатизму и нетерпимости крестоносцев. Это наблюдение лишь подчеркивает правоту того взгляда, что причиной насилия всегда является Догма, а не само религиозное Откровение, всегда открывающее человеку только пути созидания и самосовершенствования посредством этого созидания.

В XI веке первоначальное Откровение христианства искало себе дорогу к созиданию и, несмотря на то, что эти искания выразились в насилии и первоначальной нетерпимости ко всему «чужому», в конечном счете, обрело ее – после того, как встало на дорогу, проложенную для него созидательной деятельностью ислама. В кровавых муках Крестовых походов родилась новая Европа, принявшая от ислама эстафету научной и философской мысли, куртуазной рыцарской культуры, самого отношения к жизни как человеческого существования, дозволенные радости которого согласно исламу не являются греховными, но служат свидетельством Божьего благоволения к людям.

Конечным результатом Крестовых походов стало укрепление торгового и культурного обмена между странами ислама и западного христианства: мусульмане почерпнули у крестоносцев многое из области военных знаний, тогда как крестоносцы приобщились к великой книжной и городской культуре ислама. Свидетельства современников Первого и Второго Крестовых походов показывают, что между западными франками и мусульманами устанавливались личные связи, которые вели к большему пониманию между людьми, и остается только сожалеть, что возникшая в раннем средневековье христианская инквизиция вскоре положила конец не только попыткам взаимопонимания, но и самой возможности такого взаимопонимания между исламом и христианством. Одним из примеров такого взаимопонимания и даже дружбы между рыцарями ислама и христианства являются записки Усамы ибн Мункыза (1095–1188), воина и придворного, который воевал с Саладином против крестоносцев, но, будучи жителем Палестины, общался с крестоносцами и помимо поля брани. Вот что писал он около 1175 года:

«В войске короля Фулька, сына Фулька, был один почтенный франкский рыцарь, который только что прибыл из своей земли, чтобы совершить святое паломничество и отбыть восвояси. Между нами завязалась тесная дружба, и он столь часто пребывал в моем обществе, что стал называть меня «своим братом». Когда он решил отправиться за море на свою родину, он сказал мне: «Брат мой, я отправляюсь в свою страну и хочу, чтобы ты направил со мной своего сына (мой сын, которому было четырнадцать лет, был в то время со мною) в наше государство, где он мог бы увидеть наших рыцарей и научиться мудрости и благородству. Когда он вернется, он будет подобен мудрецу». Таким образом, на уши мне пали слова, которых никогда не мог бы произнести разумный человек; даже если бы сын мой оказался в плену, его пленение не принесло бы ему худшего несчастья, чем отсылка его в страну франков. Однако я сказал ему: «Клянусь твоей жизнью, я тоже думал об этом. Единственное, что не позволяет мне сделать этого, так это то, что его бабушка, моя мать, так любит его, что не даже разрешала ему отправиться со мной, пока я не поклялся ей, что верну его ей». На что он спросил: «Твоя мать все еще жива?» – «Да», отвечал я. «Что же», сказал он, «тогда не прекословь ей». (…) Промеж франков есть такие, которые приняли местные обычаи посредством долгого общения с мусульманами. Они много лучше тех, кто лишь недавно прибыл из земель франков. Однако они представляют собой исключение из правила».

Усама ибн Мункыз приводит еще одно удивительное свидетельство, удостоверяющее начало веротерпимости среди крестоносцев после того, как они познакомились с культурой ислама. Эта веротерпимость, самым интересным образом, проявлялась среди тамплиеров, рыцарей-храмовников, с которыми связаны самые глубокие тайны Крестовых походов. Не случайно, что именно могущественный орден тамплиеров в начале XIV века принял на себя один из самых сильных ударов инквизиции: их сокровенное знакомство с исламом брезжит сквозь протоколы допросов, позволяя предположить, что среди них действительно были в ходу некоторые искаженные мусульманские убеждения, однако это – совершенно другая история. Вот что пишет Усама ибн Мункыз об отношении тамплиеров к мусульманскому богослужению:

«Вот один из примеров варварства франков, да покарает их Бог! Бывая в Иерусалиме, я имел обыкновение ходить в мечеть Ал-Акса, рядом с которой есть небольшая молельня, которую тамплиеры сделали своей церковью. Когда бы я ни посещал мечеть, которая была в руках тамплиеров, бывших моими друзьями, они предоставляли эту маленькую молельню в мое распоряжение, чтобы я мог произнести в ней свои молитвы. Однажды я вошел в молельню, произнес «Аллаху Акбар» и приступил к намазу, и некий франк кинулся на меня сзади, приподнял меня и повернул так, чтобы лицо мое оказалось обращенным к востоку. «Вот как нужно молиться!», сказал он. Некоторые тамплиеры тотчас же вмешались, схватили этого человека и оттащили его от меня, и я возобновил молитву. Однако как только они отвернулись от него, он снова схватил меня и силком повернул лицом к востоку, повторяя, что именно так следует молиться. И вновь тамплиеры вмешались и оттащили его. Они извинились передо мной и сказали: «Этот человек – чужестранец, только что прибывший из своей северной страны и никогда не видевший, чтобы люди молились, не обращая лица к востоку». – «Я завершил свою молитву», – сказал я и покинул молельню, ошеломленный действиями этого фанатика, столь пораженного и огорченного видом человека, молящегося лицом к Мекке[370]».

Поступок тамплиеров, бывших передовым и наиболее привилегированным отрядом крестоносцев, говорит о том, что после пребывания в Святой земле у западных христиан действительно зародились начала неслыханной и невозможной до тех пор веротерпимости. Но если этот результат Крестовых походов, выразившийся в мирном проникновении в западное христианство мусульманских знаний и навыков, мы могли бы признать «положительным», то привнесенную крестоносцами в страны ислама активную религиозную нетерпимость и такую идею «священной войны», в которой нет никаких сдерживающих факторов и никакого универсального человеколюбия, следует, безусловно, признать «отрицательным» итогом Крестовых походов. Как пишет тот же Г. Мишо,