История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Равиль Бухараев

Это свидетельство мусульманского очевидца ярче всего показывает, какова была атмосфера в Иерусалиме накануне Крестовых походов, якобы вызванных плачевным положением христиан на Святой земле. В записях Насира и-Хусрау нет никакой нетерпимости не только к христианам и иудеям Святой земли, но даже к священным иконам церкви Гроба Господня. Другое дело, что сам мусульманский мир во второй половине XI века переживал трудные времена. Больше всего они сказывались именно на Ближнем Востоке, где за обладание Сирией и Палестиной соперничали египетский халифат шиитов-Фатимидов и сунниты-сельджуки, и беспрестанные военные действия между ними, а также между Византией и сельджуками, мало способствовали мирному христианскому паломничеству, которое страдало также от шаек разбойников и кочевых бедуинов пустыни.

И, однако, внешней заботой о безопасности пилигримов вовсе не исчерпываются религиозные причины начала Крестовых походов. Эти причины следует искать не в том, что происходило на Святой земле, а в том, что имело место в самой Западной Европе, раздираемой кровавыми и братоубийственными междоусобицами и уже задыхающейся от религиозного застоя средних веков. Как пишет известный британский историк Джонатан Рэйли-Смит,

«Следует помнить, что крестоносное движение зарождалось в обществах, одержимых чувством собственной греховности в такой степени, какой не понять нашему собственному самодовольному обществу. Жизнь, которой жили знатные люди и рыцари, они сами полагали безнравственной. При отсутствии книг и частной жизни, ни не могли уйти в личную погруженность в религию, и поэтому их благочестивость проявлялась только на людях, в виде участия в мессах или паломничествах… В военизированном обществе, где безраздельно правили родственные интересы, они обязаны были принимать участие в усобицах, диктуемых кровной местью… Между тем, Церковь предъявляла к ним требования, которые нуждались для своего исполнения в героизме, совершенно недоступном для большинства мужчин и женщин: супружеские пары, например, должны были воздерживаться от сексуальных отношений в «запрещенные дни», которые занимали более чем половину года. Живя в мире, который, как они сознавали, был пронизан грехом, и сознавая невозможность избежать греховности, которая обвивала их, как змей обвивал своими кольцами древо в Саду Эдема, они полагали, что единственным выходом было бы уйти в религиозную жизнь. Но этот путь далеко не всегда был открыт даже для благочестивых людей, поскольку они обязаны были приносить с собой в монастырские общины входные дары… Проповедуя Крестовые походы, Церковь дала этим нравственно уязвимым людям луч надежды, открыв путь для признания в XII веке мирского существования как законного образа жизни. Для человека перестало быть обязательным уходить в монастырскую келью или опочивальню для спасения своей души; ради ее спасения он мог теперь в самом миру заняться привычной ему деятельностью, которую, надо признаться, он часто определял в понятиях кровной мести[365]».

Таким образом, мир западного христианства был к XI веку совершенно одержим ощущением своей глубокой греховности, не зная, как избавиться от этого чувства в тех условиях, в которых ему приходилось существовать.

Интересно, что при этом христианство Запада было ровесником мусульманского мира. Переход от язычества кельтского толка к христианству происходил на территории наиболее активной в первом Крестовом походе Франции в VI–VII веках, причем католическому христианству Рима приходилось идеологически бороться не только с упорно сопротивляющимся язычеством, но и с христианством арианского толка, которое исповедовали в первые века своего обращения визиготы Испании и французские Меровинги. В религиозном смысле арианство намного ближе к исламу, чем католичество с его культом Троицы, понять и осознать который были не в состоянии не только средневековые христиане Запада, но и гораздо более просвещенные умы. Британский ученый Ричард Флетчер в своей подробной книге о христианизации западных стран пишет, что в начальные годы обращения Европы Рим придерживался традиционной точки зрения, что «католическое христианство – не для варваров», так что сама идея христианства была по существа принесена в Европу гонимыми Римом арианами, например, арианским епископом IV века Улфилой. Разница между арианством и католичеством, как впоследствии и русским православием, состояла в том, что

«Арианство было доктриной, проповедовавшей сотворенность Сына Божьего Отцом. Противники арианства, притязавшие на имя «католиков», что буквально означает «всеобщее» или «универсальное», учили, что Отец, Сын и Святой Дух сосуществовали от века и были равными в Боге. Иными словами, Арий пытался избежать любого размытия монотеизма, подчеркивая незримость, царственную единственность и всемогущество Бога, и подчинение Бога Сына Богу Отцу[366]».

Очевидно, что в арианстве и исламе было чрезвычайно много Общего в смысле религиозно-нравственной этики и в том смысле, что при всей неприемлемости для ислама идеи Сына Божьего как физической данности эти два религиозных мировоззрения не разводила по разные стороны идея Троицы, которую мусульмане всегда понимали как еретическую множественность Бога и покушение на Его Единство. При этом в арианстве сохранялась не только прямая преемственность абсолюта Единобожия от Ветхого Завета, но и все евангельское учение, из которого проистекала и проистекает нравственная этика Христианства с большой буквы. В этом смысле можно уверенно предположить, что победа католического мировоззрения над арианством и гностицизмом была первым существенным шагом к разрыву между христианством и исламом и первым реальным шагом к Крестовым походам, предпринятым за двести лет по возникновения ислама как религиозного учения[367].

Переход от арианства к католичеству как переход от религии народного здравого смысла к недоступной простым смертным религиозной схоластике, сделавшей христианское знание исключительным достоянием богословов, был не столько религиозным, сколько политическим шагом. Рождение современной Европы, если под ним понимать образование Великой Римской империи Каролингов, стало прямым результатом этой политики, хотя католик Карл Великий состоял в весьма дружелюбных отношениях с халифом Гаруном ал-Рашидом – настолько, что как отмечает при всей своей неприязни к исламу французский историк XIX века Г. Мишо,

«Взаимное уважение между великим государем франков и великим халифом ислама выражалось посредством частых посольств и роскошных подарков. Гарун ал-Рашид послал в дар Карлу Великому ключи от Святого Гроба и священного города: в этом приношении была политическая идея и что-то вроде смутного предчувствия Крестовых походов[368]».

Мишо писал свою историю как роман, и, конечно же, никакого предчувствия Крестовых походов не было в отношениях Карла Великого и Гаруна ал-Рашида. Тем более что положение христиан Иерусалима и всего Ближнего Востока было в культурном, экономическом и цивилизационном смысле более благополучным, чем существование западных христиан среди феодальных междоусобиц и глубокой невежественной тьмы раннего средневековья. В этом смысле еще более странным и поверхностным становится оправдание Крестовых походов по Г. Мишо, который говорит, что таким образом крестоносцы преградили путь в Европу «мусульманскому варварству».

Перед нами – самый яркий пример ретроспективной оценки истории с точки зрения XIX века: в XII веке нельзя было и сопоставить мусульманство и западное христианство по уровню культуры и того, что называют цивилизованностью. Сравнивать маленькую деревушку Аахен – столицу Карла Великого – с просвещенным Багдадом времен первых Аббасидских халифов не приходилось; да и в вопросах веротерпимости сравнение не в пользу Европы. Именно с соизволения халифа попечением Карла Великого в самом Иерусалиме был создан странноприимный дом для христианских паломников, в пользовании которого были, как признает тот же Мишо, «поля, виноградники и сад в долине Иосафатовой». К тому же в те времена,

«Ежегодно 15 сентября в Иерусалиме открывалась ярмарка: торг, по обыкновению, происходил на площади церкви св. Марии Латинской. Купцы из Венеции, Пизы, Генуи, Амалфи и Марселя имели свои конторы в разных странах на Востоке[369]».

Возвращаясь в XI век, повторим, что чувство греховности, пронизывавшее и пропитывавшее все существование средневековых христиан Европы, уже не находило себе оправдания и не могло быть смыто ни водой (что само по себе было греховным), ни уходом от мира в монастырь. По существу, не только явные грехи незаконного смертоубийства, стяжательства и корысти, повсеместного предательства и грубой распущенности (феодальное «право первой ночи»), но практически все радости простой человеческой жизни считались греховными в мире западного средневековья, и поэтому человек, считаясь христианином, никак не мог самостоятельно выразить своего религиозного чувства. Для этого у него не было ни грамотности, ни знаний, ни порыва к новому знанию, из которого могли бы проистечь науки и искусства, с такой пышностью и силой расцветшие после реальной встречи ислама и христианства в ходе Крестовых походов.