Ванька-ротный - Александр Шумилин

При ходьбе нельзя делать резких движений. Наблюдатель издали может тебя заметить. Лохматый заснеженный куст показался чуть впереди и правей. К нему мы повернули и направили свои стопы.

Ночью зимой вообще трудно держать направление. Ориентиры размыты, прямой путь по ним не возьмёшь, расстояния скрадены, снежное пространство обманчиво, оглянешься назад, а следы твои заворачивают куда-то в сторону.

Нужно иметь собачий нюх, чтобы пройти в открытом поле и не сбиться с прямой.

Вглядываясь в серую мглу, часто присаживаясь, мы наконец подошли к кусту. Под кустом сразу легли и откинулись на спину.

Нужно отдышаться, надо прийти в себя, собраться с мыслями и оглядеться кругом. Скоро придёт рассвет.

Под кустом сугроб. Я повернулся со спины и лёг на него так, чтобы не высовываться и иметь хороший обзор всей деревни.

Через некоторое время небо просветлело. За ветками куста с рыхлым налётом стали видны очертания сараев и отдельных домов.

Совсем близко от нас стояли два амбара и отдельный сарай. С опушки леса было не видно, что они стоят на отшибе. Они даже днём, при взгляде в бинокль терялись между снежными крышами домов. Это хорошо, что мы их обнаружили.

Мы обошли деревню слева и теперь находились, против левой её половины, а четвёртая рота накануне наступала с опушки леса против правого её крыла. И остатки роты лежали где-то в снегу далеко правей.

До полного рассвета оставалось, немного. Я повернул голову вправо и посмотрел на опушку леса. Мягко, чуть розовея, на востоке в облаках появился рассвет. Острые макушки деревьев почернели на фоне утреннего неба. Крыши домов, в отличие от снега в поле, стали заметно светлей. Я опустил на лицо марлевую сетку, выпустив её из-под капюшона на голове. Ординарец последовал моему примеру.

Сколько мы так пролежали, трудно оказать. Мелкий снежок продолжал серебриться в воздухе. Это хорошо! Видимость ограничена! Нас не обнаружат, а нам от сюда всё видно хорошо.

Лёжа за белым, заснеженным кустом, я вспомнил, как полз задом от зениток. Если бы не белое ветвистое дерево меня бы расстреляли тогда в упор. Всему этому я помаленьку обучал своего ординарца. Парень он был тощий и худой, мускулишек особых у него не было, но наше ратное дело он соображал хорошо. Вообще он был аккуратным, шустрым и толковым ординарцем. А это немалое дело! Это не денщик у командира полка! Тот чистит сапоги, полотенце подаёт для умывания, за водкой куда нужно бегает. А этот в разведку должен уметь ходить, соображать за целую роту. Считай после старшины Лоскутова, он третье лицо в роте по всем и по боевым делам. Коснись, если выйдут из строя лейтенант и старшина Лоскутов, кого вызовет комбат по телефону и спросит, почему не взяли деревню, — его, ординарца!

Сухой мелкий снег крутился у нас перед глазами, но смотреть не мешал. Там из-за угла дома дымила немецкая кухня. В дом, что стоял у раскидистого дерева входили к выходили немцы. Эх! Была бы сейчас какая-нибудь задрипанная пушка! А там чуть левее, по движению в воздухе рук можно было узнать немецких телефонистов. Они между домами натягивали провод. Видно немцы основательно и на долго решили обосноваться здесь. Но где стоит их артиллерия? Куда нацелились их пулеметы?

Я показал ординарцу рукой, чтобы он смотрел за сараем. Как бы не пряталась немцы и не маскировались, подумал я, они в течении короткого зимнего дня должны выдать себя, если сидят в амбарах или в сарае. Без движения, на холоде, в пустом сарае долго не просидишь. Пройтись захотят. Обязательно выглянут. Если в амбарах и сарае нет никого, то их можно будет ночью занять потихоньку. А потом на рассвете целой ротой рвануть на деревню. Я показал ординарцу варежкой, мол, внимательней смотри. Так думал я, наблюдая через марлю за деревней.

Марля иногда шевелилась, её подхватывал ветер, она мешала смотреть. Я отломал от куста, торчащего из снега, кусок сухой ветки и проковырял в марле два отверстия и мой взгляд упал на основание куста.

Мне показалось, что у меня под носом что-то шевелилось. Когда я присмотрелся, то увидел в снегу небольшое отверстие, из которого шёл белый дымок.

Я удивился, откинул марлю на капюшон и посмотрел ещё раз на снежный бугор. Из дыры по-прежнему подымался дымок, как из трубы тлеющего на углях самовара. Подхваченный лёгким движением ветра, он таял в морозном воздухе.

— Это мне показалось! — подумал я, — Глаза утомились! Долго смотрел! А может я сплю? И это мне снится во сне? Надо попробовать!

Я снимаю варежку, протягиваю руку назад и несколько раз щиплю себя за ягодицу. Чувствую боль. И убедившись, что всё наяву, я показываю ординарцу на снег, на отверстие и на белый дым, медленно ползущий оттуда. Ординарец утвердительно кивает головой.

— Мы лежим на немецком блиндаже, — подумал я.

Небольшой бугор снега, это блиндаж. А край бугра, это торцы бревен или сами накаты. Снегу навалило много. Печная железная труба где-то внизу. А вот, где у блиндажа выход, из-за снежного бугра не видно.

День уже кончался. Серые сумерки ночи стали незаметно ползти по земле. Я знаком подозвал к себе ординарца. Оттянув ему капюшон маскхалата и клапан папки шёпотом сказал: — Приготовь гранату! Я буду откапывать снег до трубы. Как докопаю, выдернешь чеку из гранаты и спустишь её в трубу! Всё ясно?

Надев варежку, я стал рукой разгребать снег вокруг отверстия. Расширив воронку и углубив её, я скинул варежку и опустил руку вниз. Пальцами я нащупал что-то холодное и твердое.

Я осторожно подался вперёд, вытянул шею и посмотрел на дно воронки. Внизу на дне воронки было человеческое лицо. Под снежным бугром лежал раненный русский солдат.

Мы очистили ему голову и лицо от снега. Он лежал без памяти, но живой и дышал. Это был не дым, как мне показалось в начале, это был легкий белый пар, который выходил у него из ноздрей. Работу по очистке его тела мы проделали в несколько этапов. Когда мы добрались до поясного ремня, на бедрах и ногах осталось немного снега. Когда весь снег с солдата был убран, мы увидели, что он ранен в обе ноги. Кровь мелкими пятнами успела просочиться сквозь ватные штаны. Ноги солдату побило осколками.

Солдат лежал с закрытыми глазами. Посмотришь на него, он как будто забывшись и устав, спит непробудным и глубоким сном. Холод и снег сковали его раны и остановили кровотечение.

Видно он потерял не так много крови, чтобы под снегом угаснуть совсем. А говорят на ветру человек, засыпая, замерзает мгновенно.

Снег припорошил его, укрыл от переохлаждения и мороза, вот он и остался живой. Он лежал на спине и над ним за эти дни насыпало целую кучу снега. Ровное дыхание образовало отверстие в снегу. Мы приняли его за немецкую печную трубу.