Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

Трудно было себе представить, что можно превратить в жильё это мрачное, со всех концов проломленное и насквозь промёрзшее здание. Но Яков Фабианович энергично принялся за дело, мобилизовав для этого студентов строительного техникума, специально созданного им самим для выполнения таких заданий и подрядов.

Через несколько месяцев общежитие было готово. Дыры залатали, разделили церковь на два этажа, построили перегородки, поставили времянки и впихнули в получившийся крольчатник человек шестьдесят наиболее нуждающихся в жилье студентов. Я был горд, что приложил к этому руку.

Если Исполбюро было головой Института, то партбюро было его шеей, вертело головой куда хочет. Сугубо беспартийный Яков Фабианович отлично ладил с партийной верхушкой. Партийное бюро было первым проводником его идей и намерений. Он влиял даже на Исполбюро, приглашая откуда-то вне конкурса «вольнослушателей», которые тотчас включались в правящую когорту.

Ядро партийного бюро: братья Бирбрайеры, Рубинштейн, Грант — всё были серьёзными и дельными людьми. В качестве национального меньшинства им был предан некто Ваганов, который в скором времени занял в Институте положение полудержавного властелина. От него зависело продолжение карьеры любого студента. Говорили, что Ваганову ничего не стоит добиться увольнения того или иного преподавателя. Он почти не учился, а приходя на экзамен, протягивал зачётную книжку и говорил:

— Подпишите!

И ему беспрекословно все подписывали. Таких холодных, жестяных мрачных глаз я больше ни у кого не видел. Ряд лет спустя мне рассказывали, что после окончания Института он занял какой-то руководящий пост в Электротехническом тресте, но быстро спился и умер от белой горячки.

Галя тем временем перешла в литейный цех завода «Динамо». Условия работы там были исключительно тяжёлые. Огромная вагранка то и дело выплёвывала расплавленный металл, который в ковше развозили по опокам. После заливки весь пол огромного цеха дышал жаром и газами. Пыль вилась от механических решёт, на которых просеивали формовочную землю. Стоял оглушительный грохот от засыпаемой в колосники шихты, от пневматических обрубочных молотков, от многотонных бегунков, вращавшихся в беговых отсеках.

Галя работала в стержневой бригаде, изготавливавшей из формовочной земли «шишки» — внутренние формы отливки, препятствовавшие заполнению металлом полостей детали. Она руками месила землю, формовала шишки в моделях, смазывала их клейким раствором, укладывала в сушку и потом в наружную форму, при этом перетаскивая пудовые опоки.

В это время Галочка пережила тяжёлое горе и душевное потрясение. Раньше, как я уже рассказывал, тёте Тоне отказал жених за то, что она взялась опекать трёх осиротевших детей — Галю, её брата и сестру. Он сказал, что вовсе не нужна жена с тремя хвостами. Тётя пережила это очень болезненно, но детей не оставила. Он женился на другой. Когда тётя устроила детей в колонию мамы, она с горя вышла замуж, не очень разглядев человека. Это был моряк, никогда не бывавший в море. Человек, вдвое старше её, коммунист, но имевший уже не одну жену. Он работал в РКИ.

Этот самый Иван Кузьмич был не только страшно скупым, сварливым и жестоким человеком, но и настоящим бабником. Когда тётины младшие сёстры и Галя приходили к ней в гости, он при всяком удобном случае обнимал из всех подряд и сулил всякие подарки, «если они будут его слушаться и хорошо относиться». Тётя часто плакала и жаловалась Галочке на свою очень уж нерадостную жизнь. Когда тётя была на последнем месяце беременности, Иван Кузьмич поспешил уехать в Хабаровск вместе с очередной любовницей.

Тётя умерла от родов. Ребёнок родился мёртвым. Иван Кузьмич по приезде изобразил бурное отчаяние, рыдал и умолял девочек не оставлять его одного. Он уговорил Галочку поехать с ним на его родину. Как она на это согласилась!? — По своей большой доброте и наивности. Яков Фабианович дал Гале отпуск, и они поехали. Уже на второй день этот негодяй заманил Галю на сеновал и набросился на неё. К счастью, услышав крик о помощи, взрослый пасынок Ивана Кузьмича примчался и стал избивать своего «папашу». Как потом оказалось, из ревности, так как он тоже имел виды на Галю. Прямо из сарая она убежала на станцию и уехала в Москву.

Когда Иван Кузьмич вернулся, он был как чёрт зол на Галочку за сопротивление его посягательствам и заявил в уголовный розыск, что Галя и сестра тёти якобы его обокрали. Агенты МУРа явились к нам ночью во главе с ним самим, стали нас допрашивать, угрожая револьверами. Вели себя весьма грубо, в виновности нашей не высказывали ни малейшего сомнения, ну ведь такой ответственный работник им об этом сообщил! Они стали рыться во всех вещах и спрашивали этого типа, что у него украдено. Мы видели, что он был в затруднительном положении, но ловко выворачивался. Дело в том, что, хотя мы там и жили, но вещей у нас почти никаких не было. Всё, что там, принадлежало Лене. Но Иван Кузьмич отобрал, что имело ценность из носильного, набив громаднейших четыре узла. Прихватил художественный альбом Галочкиного отца, детские книжки — память родителей с надписями: «Ко дню рождения Гульке», мою шахматную доску на сто полей, доставшуюся мне на память от дедушки, и ещё многое, что понравилось. Всё сразу эти пятеро не смогли даже сразу унести на машину.

Мы рады были, что нас не арестовали. Громадное счастье, что этот самый «крупный работник» совсем исчез с нашего горизонта, оставив чувство гадливости, как заползшая склизкая холодная гадина.

Работа Галочки в литейке продолжалась четыре месяца и, казалось, ей не будет конца. Вскоре после её приезда из деревни Галя пережила ещё одно потрясение, инцидент, который перевернул всю её жизнь и перевёл на другие рельсы. Галя органически не терпела всего, что с детства считала «неприличностями». Экскурсии Лобача в эту область приводили её в негодование. Однажды, выведенная из терпения, он крикнула ему на очередной лекции:

— Да ведите же себя прилично, Борис Михайлович, здесь же есть девушки!

Лобач замолчал, но запомнил этот случай. На экзамене по деталям машин он задал Гале какой-то каверзный и весьма двусмысленный вопрос и, не дав подумать, сразу же поставил ей «неудовлетворительно». Да ещё стал распространяться тут же, что девушкам — «нежным созданиям» — незачем стремиться в инженеры, гораздо остроумнее стать инженершей, выйдя за инженера замуж. На переэкзаменовке история в точности повторилась. Вторая переэкзаменовка не допускалась, приходилось оставаться второй раз на втором курсе. Но Лобач был известен всем своей злопамятностью и не было никакой надежды, что он когда-либо пропустит Галю на третий курс. Посоветовавшись, мы решили, что лучше оставить Институт, хотя все остальные экзамены были хорошо сданы. Так и сделали.