РУССКАЯ ФАНТАСТИКА 2006 - АНТОЛОГИЯ

Ругала и гладила ладошкой по голове - успокаивала. Гладила тут же ефиопа, как маленькую черную собаку Сердито щипала Семейку: “Ты сколько денежек за меня брал? Не знаешь разве? Приказчик тот, как сноп, так трепал меня. - И перекидывалась на немца: - Вот зачем повесил приказчика? Пусть бы он пьяный валялся в чулане. Все человек”.

- Каждому свое, - играл немец волнистой шеффилдской сталью.

А ночь.

А пурга.

Воет ветер, слепит глаза.

В темной пене меж отодранных течением льдин шипят бабы-пужанки, ругается тинная бабушка, передвигаемыми камнями путает глупых коров, водоросли разбросаны, как косы. Солнце давно не показывается из-за горизонта.

Аххарги-ю ликовал: никакого разума.

А Семейка вдруг натыкался на округлый живот Алевайки. Конечно, девка сразу пунцовела, задерживала на животе мужскую ладонь. “Сын родится”, - тянул свою руку и немец. Семейка его руку не отталкивал, но сердился: “Вырастет, зарежет Пушкина-воеводу”.

Аххарги-ю беззвучно смеялся.

Вот радость какая для контрабандера: симбионты начинают делиться.

- Мне бы кочик да сто рублев. - Немец сердито поглаживал то Алевайкин живот, то свою отсутствующую ногу. Жаловался: - Реджи Стоке на Тортуге зашил в пояс украденные у товарищей сорок два бриллианта. Мы страстно желали повесить его сорок два раза. Такое не удалось. Получилось с первого раза.

Вздыхал:

- Интересно жили.

14

Разговаривая с коровами, Алевайка увидела темное на берегу.

Две звезды в небе, ленивые полотнища северного сияния, черная полоса незамерзающей воды вдоль берега.

- Что там? - крикнула Семейке.

Тот спустился с обрыва, обогнав одноногого.

Но немец тоже ковылял вниз. Для верности держался за ефиопа. Все равно оба спотыкались - закопченные, оборванные.

- Абеа?

Немец вдруг затрепетал: “Майн Гатт!”

Длинная темная волна, бутылочная на изломе, взламывала нежные игольчатые кристаллы, строила из них острые безделушки. Аххарги-ю в бездонной выси свободно распахивался на весь горизонт. Наконец - финал! Сейчас неразумные убьют друг друга. Тогда сразу после этого можно покинуть Землю.

- Моя нога!

Хитрыми морскими течениями (не без помощи Аххарги-ю) вынесло на остров потерянную деревянную ногу. Даже Семейка, брату ни в чем не веривший, помнил, что эта якобы пустотелая нога должна быть набита дукатами, гинеями, там должно быть даже несколько золотых муадоров, но специальную пробку давно вытолкнуло соленой водой - все золото рассеялось по дну морскому, бабы-пужанки им играли, хорошо, что не утонула сама нога. Ремни, конечно, попрели. Но это ничего. Немец так и крикнул Алевайке:

- Из твоей коровы ремней нарежем!

Девка заплакала.

- Майн Гатт! - Немец вынул руку из пустотелой деревянной ноги, и холодно в полярной ночи, под полотнищами зелеными и синими, как под кривыми молниями на Ориноко, блеснул чудесный алмаз такой чистой воды, что за него целое море купить можно.

“Что я еще могу для тебя сделать?” - странно прозвучало в голове.

С неким мрачным торжеством. Будто ударили в колокол. Или откупались.

Немец испуганно обернулся, но рядом стоял только ефиоп. Через шаг - стоял Семейка. На обрыве сидела девка. Вот и все. Но подумал про себя, как бы отвечая кому-то: “Да что для меня сделаешь? Нож, женщина, брат - все есть у меня. А кочик сами построим. Зиму бы пережить”.

Поднял голову.

Звездные искры, раскачивает сквозняком шлейфы.

Как в детстве, вдруг защемило сердце. С трудом вскарабкался на обрыв, сел рядом с Алевайкой, обнял ее, заплакал. Слева Семейка, вслед поднявшись, весь запыхавшийся, обнял сильно потолстевшую девку. В ногах ефиоп лег. В мерзнущих пальцах немца - чудесный алмаз, вынесенный порк-ноккером из мертвого города. Искрится. Завораживает. Может, этот камень - одна из сущностей симбионтов? - вдруг заподозрил Аххарги-ю. Может, такая сущность не уступает -тен или даже -лепсли?

Что-то смутило его во внезапном единении.

А Алевайка взяла руку Семейки и руку немца, в которой он не держал алмаз, и сложила их руки вместе на своем круглом животе. Ефиоп так и сидел у ног: “Абеа?” Из воды тянула морду корова, простодушно сосала носом холодный воздух.

- Сын будет…

- Зарежет Пушкина…

Полуземлянка за спиной.

Белый дым крючком в небо.

С чудесной ледяной высоты Аххарги-ю видел, как будто бы сама собой сжалась крепкая рука немца на рукояти ножа. Вот какие красивые симбионты, беззвучно рассмеялся Аххарги-ю. Всеми сущностями рассмеялся. Сейчас один разбойник зарежет другого, чем окончательно утвердит свою неразумность.

Собственно, это и есть главное условие освобождения друга милого.

Сверкнет нож, упадет алмаз, вскрикнет девка. А на уединенном коричневом карлике друг милый нКва ласково оплодотворит живые споры, разбросанные по всем удобным местам.

Аххарги-ю ликовал: полная неразумность!

Сбыв с Земли трибу Козловых, можно приниматься за Свиньиных.

А там дойдем до Синицыных, до Щегловых, вообще до Птицыных - много дел на планете Земля. Пусть пока пляшут у костров и строят воздушные замки. Ишь, какие! Здоровье рыхлое, а свирепствуют.

Упала звезда, сверкнула под полотнищами северного сияния.

Девка вздрогнула, кутаясь в соболиную накидку. Повела головой, толкнула немца заиндевевшим плечом. “Майн Гатт!” Волнение немца передалось Семейке. Маленький ефиоп приподнялся на локте.

Замерли, прижавшись друг к другу.

Полярная ночь, как жабрами, поводила сияниями. В их свете Алевайка - круглая, вохкая. Закоптилась при очаге, смотрит как соболь. Зверок этот радостен и красив, и нигде не родится, опричь Сибири. Красота его придет с первым снегом и с ним уйдет.

Немец заплакал и спрятал нож.

Семейка тоже подозрительно шмыгнул носом.

У немца взгляд водянистый, затягивающий, как пучина морская. Смертное манит. Ефиоп радостно спросил: “Абеа?”

И все потрясенно замерли.

Да неужто одни? Да неужто нет никого, кроме них, в таком красивом пространстве?

Аххарги-ю ужаснулся.

Дошло: кранты другу милому!

Никогда не вырвется знаменитый контрабандер из диких голых ущелий уединенного коричневого карлика. Ошибочка вышла. Вон как уставились братья Козловы на трепещущее над ними небо! В глупые головы их не приходит, что восхищаются не чем-то, а пылающим размахом Аххарги-ю.

Нож, алмаз, девка!

Копоти и ужаса полны сердца.

Но - звезда в ночи, занавеси северного сияния.

“Это меня видят, - странно разволновался Аххарги-ю. - Это мною восхищены. Значит, чувствуют красоту, только стесняются”. А другу милому теперь точно кранты. Вдряпался.

Пронизывая чудовищные пространства, Аххарги-ю величественно плыл над веками.