Земля - Григол Самсонович Чиковани

Коратцы знали по опыту, что непогода протянет до самого конца месяца.

Больше всего дожди мешали работе бригады драгеров. Экскаваторы сползали с досок, гусеницы вязли в грязи, приходилось все время прерывать работу и вновь подставлять доски. Но, несмотря на это, работа на всем протяжении трассы не прерывалась ни днем, ни ночью.

Спиридон Гуния сутками не выходил из конторы: с каждой бригадой у него была телефонная связь, и он всегда находился в курсе дел.

Лонгиноз Ломджария ни на шаг не отходил от Спиридона, чтобы в случае надобности без промедления выехать на участки, где возникали какие-то трудности.

Грозовые тучи то и дело шли с моря, сопровождаемые ветром, грохотом грома и вспышками молнии. Земля и болота пропитались мутной водой. Каналы тоже были полны водой.

Гусеницы Учиного «Комсомольца» совершенно потонули в грязи. Экскаватор был обращен к морю, и дождевые потоки хлестали в смотровое стекло кабины с такой яростью, что казалось, вот-вот разнесут все вдребезги.

После жаркого тропического утра днем начиналась страшная гроза, в небе бесновались длинные зигзаги ослепительной молнии, где-то взрывался гром, земля содрогалась и стонала, трещали деревья, пораженные ударами молний.

Видимость почти отсутствовала, и Уча работал вслепую. Он всеми силами старался выдержать профилировку дна канала и стен, но это было неимоверно трудно, ибо вода заливала все вокруг.

Прокладка главного канала близилась к завершению. И если раньше ни одному драгеру даже в голову не могло прийти работать в ливень, то нынче все они были на своих рабочих местах.

Антон и Уча ежедневно связывались по телефону, расспрашивали о делах, предлагали помощь, интересовались вестями от невест. Но никто из них ничего не знал о Цисане и Ции: вода и дождь отрезали их от внешнего мира.

Да и невесты ничего толком не знали о своих женихах и совсем потеряли покой. Справиться о них в управлении девушки стеснялись. Одно было известно точно: даже в проливной дождь экскаваторы упрямо движутся вперед.

В середине марта Уче удалось через Лонгиноза Ломджария передать Ции весточку: «Дорогая Ция! Я и Антон чувствуем себя нормально. Социалистическое соревнование идет полным ходом. Мы всячески стараемся приблизить день нашей свадьбы, потому и работаем с хорошим настроением. Что делается там, у вас? Надеюсь, вода не повредила теплицы? Впрочем, говорят, что в Поти дождей поменьше. Как только распогодится, я хоть на час вырвусь к тебе. Антон шлет приветы тебе и Цисане. Черкните нам хоть пару строк. До встречи. Твой Уча».

Ему вдруг очень захотелось, чтобы Ция оказалась рядом, чтобы хотя бы одним глазком взглянула, в каких условиях он работает, как тяжело ему от непогоды. Это было проявление чисто юношеского тщеславия, желания, чтобы его отвага и самоотверженность были непременно замечены и оценены любимой девушкой. И тут же Уча застеснялся своего желания: ему показалось, что оно недостойно настоящего мужчины.

Милое Циино лицо неотступно стояло перед глазами Учи. Ция улыбалась ему грустной и нежной улыбкой, которая прибавляла Уче силы и энергии. «Не тревожься, Ция, ничего со мной не случится, не в таких еще переделках приходилось мне бывать, все образуется, и я приеду к тебе», — мысленно успокаивал любимую Уча.

В отличие от Спиридона Гуния, Васо Брегвадзе не сиделось на одном месте. Как только не уговаривали, чем только не стращали его, но никакие уговоры и угрозы на Васо не действовали. Никто не мог удержать его в конторе. В течение дня он по два три раза бывал в каждой бригаде. Кому принесет папирос, кому спирту, чтобы отогреть мокрых с головы до ног драгеров, кому поможет добрым словом и мудрым советом. Заглядывал он и в вагончики, где отдыхали свободные от смены драгеры: кто в шахматы или в нарды сражался, кто обедал, а кто спал. Подсядет к столу Васо, подбодрит, похвалит ребят, пошутит, посмеется вместе с ними, вроде о пустяках поговорит. Но драгеры чувствовали его горячий интерес к их жизни, заботу об общем деле, и это поддерживало их силы и вдохновляло работать еще лучше.

Даже ночью Брегвадзе не возвращался в барак. Заночует, бывало, в каком-нибудь вагончике, чтобы прямо с раннего утра окунуться в гущу событий, не упустить ничего и оказаться там, где он был нужнее всего.

Обещание завершить прокладку канала к Октябрьским праздникам даже во сне не давало ему покоя. Он прекрасно понимал, что одними обещаниями и благими намерениями дела не сделать, и старался найти неиспользованные резервы, чтобы работы велись ритмично, без штурмовщины и неоправданной спешки, чреватой потерями, которые ничем в дальнейшем не восполнить. Все на канале вроде бы шло хорошо, но Васо был недоволен и как одержимый просил, требовал большего.

Старый инженер чем-то стал походить на Андро Гангия. Он это и сам чувствовал. Чувствовал и то, что раньше этого сходства между ними не было. Оно возникло в нем постепенно, после смерти бывшего главного инженера, после памятного ночного наводнения, после незабываемого совещания, открывшего ему глаза на многое.

Чем же он стал походить на Андро? Может быть, неуемным желанием работать лучше, а может, стремлением не довольствоваться достигнутым, искать новое? Но ведь у Андро Гангия были и другие качества, выразить которые словами Васо не удавалось.

Люди, разменявшие седьмой десяток, как правило, вполне довольствуются сделанным и достигнутым на протяжении долгой жизни. Новизна страшит и пугает их. Но Васо Брегвадзе был не похож на таких людей. С самой юности он не терпел благодушия и самоуспокоенности. Одержимость и азарт сопутствовали ему всегда.

Личная жизнь кончилась для него со смертью жены. Заботы о своем благополучии и карьере никогда не занимали и не тревожили Васо.

Таких людей кое-кто называет чудаками и вселенскими повитухами. Но Васо никогда не обижался на ехидные улыбки «доброжелателей» и не обращал на них внимания.

Его жена, сестра милосердия Нина Ивановна Миронова, вместе с мужем сражалась на фронтах первой мировой войны. Потом они надолго потеряли друг друга из виду. И только тяжело контуженный Васо, уже будучи офицером Красной Армии, в одном из московских госпиталей узнал о гибели жены. Весть об этом подкосила пошедшего было на поправку Васо, и он едва не потерял дар речи. Тяжелый недуг надолго остался у него, как горькая