Неон, она и не он - Александр Солин

– Например?

– Ну, много чего… Ну, например, поцеловать его… Ну, ты понимаешь, куда! Свадебный подарок, так сказать… – отвечала Татьяна, раздувая ноздри.

Приятным здесь было то, что гостья не допускала мысли (или делала вид), что Наташа и ее жених могли заниматься этим раньше.

– Ну, не знаю… – расчетливо помялась Наташа. – Надо подумать… Но мне все-таки кажется, что в брачную ночь это не слишком романтично…

Странное представление Татьяны о браке, как о лицензии на порок покоробило Наташу. Татьяна же, ни с того, ни с сего заговорила о своей сексуальной эволюции, больше похожей на медленное разложение выброшенной на берег медузы, чем на благовонное тление драгоценного женского целомудрия. Гостью развезло на подробности, и хозяйка неожиданно услышала такое, отчего ей порой хотелось заткнуть уши. Жена будущего свидетеля, не краснея, делилась опытом, которого у Светки не было и в помине! Среди скользких и потных предметов экспозиции попадались крайне унизительные. Например, эпизод, когда пронырливый весельчак будущего свидетеля, побывав в содомской пещере своей жены… Ох, нет, увольте от подробностей, иначе ее стошнит! Борясь с отвращением, Наташа не выдержала и воскликнула:

– Фу, какая гадость! Не понимаю, как ты можешь этим заниматься!

– Молча! – отвечала Татьяна. – Ты что думаешь, я сразу до этого дошла? Ничего подобного, любимый муж приучил! Все они такие – сначала тихие и почтительные, а потом как с цепи срываются!

И переждав хозяйкину гримасу, добавила:

– Кстати, Дима у нас в этом деле большой знаток!

– Откуда ты знаешь? – болезненно воскликнула Наташа.

– Муж говорил. Ведь это Дима его всему научил… А разве он тебе еще не показывал? – сверкнули невинным коварством желто-зеленые кошачьи глаза.

Сдерживая брезгливое негодование, Наташа кое-как дотянула до конца приема, а когда они остались одни, улеглась на диван и отвернулась. Ему пришлось приложить усилия, чтобы разговорить ее.

– Наташенька, радость моя, что случилось? – присев с краю и не решаясь ее трогать, спрашивал он.

Она долго не отзывалась, а когда повернулась к нему, то сказала:

– Твоя Татьяна сегодня рассказала о себе такие ужасные вещи, что я не знаю даже, что и думать…

– Что за вещи? – заволновался он.

– Это касается их дел в постели… Ужасные, развратные вещи! Даже вспоминать не хочу! Но самое ужасное, что она сказала, будто это ты занимался образованием ее мужа, учил его всей этой гадости… Значит, вся эта гадость ждет и меня?

– Наташенька! – задохнулся он, вытаращив глаза, в которых испуга было больше, чем негодования. – Она что, сдурела?! Никого и никогда я не учил никаким гадостям, вот тебе крест святой! О, господи, этого еще не хватало!

Он передохнул и продолжил:

– Юрка, конечно, хороший парень, но большой любитель порнухи – он сам кого хочешь научит! Ну и дура, эта Танька!

– Тогда не понимаю, зачем ей это было нужно, – нахмурилась она. – Если бы я не знала, то снова подумала бы, что ты с ней спал…

– Наташенька, Христом богом клянусь – не спал я с ней! – возопил жених, рухнув перед диваном на колени.

– Значит со зла. Значит, ревнует тебя жена твоего лучшего друга и не хочет, чтобы ты мне достался! Если так, то она сильно просчиталась: никто теперь тебя у меня не отнимет!

И подтянувшись к его возбужденному растерянному лицу, поцеловала:

– Все хорошо, успокойся…

47

Наутро он проводил ее на работу, договорившись заехать туда вечером, чтобы отправиться к ней на Васильевский, а через час ему позвонила Галка, и третий акт неоновой оперы, такой же нелепый, как и надрывный начался.

– Здравствуй, Димочка, с днем рождения тебя! – услышал он и откликнулся с натужной бодростью:

– А-а, Галчонок! Спасибо! Как ты там?

– Ничего… – замялась Галка и вдруг сообщила: – А я сейчас в Питере, на Московском вокзале… Не хочешь встретиться?

– Как – в Питере? А что ты тут делаешь? – не удержался он от пугливого недоумения.

– Проездом… Вечером домой.

– И Санька с тобой?

– Нет, я одна…

– Как – одна? Почему одна?

– Так получилось…

– Ну, ты подумай, какая смелая! – соображал он, как ему быть. – Да, Галчонок, конечно, я приеду! Жди меня в большом зале возле памятника Петру Первому. Найдешь?

– Найду…

Он добрался до вокзала за полчаса. Сквозь сырой серый день, через привокзальную суету и маяту залов ожидания, через историю и модерн, через четыре революции и их окаянные последствия он проник в большой зал, похожий на гулкую прихожую дебаркадеров. Здесь, у подножия и на виду бронзовой строгости главного зачинщика бывшего и будущего российского абсурда зашарил он глазами по сторонам и, услышав за спиной: «Дима!», обернулся. Метрах в пяти от него, слившись с толпой ожидающих, стояла смущенная Галка. Дорожная сумка черной собакой прилегла у ее ног, а обтянувшая живот мягкая коричневая куртка приглашала к разговору об аистах и капусте. Он подошел и поцеловал ее в щеку.

– Вот это да! – бодро заговорил он. – Вы с Санькой, никак, рожать собрались!

Видно было, что она готовилась к встрече: подведенные глаза, тронутые помадой губы, пудра, бессильная против разгоревшихся щек и веснушек. Черты лица ее, нежные и беззащитные, как это бывает у некоторых женщин в положении, слегка оплавились под жаром беременности, взгляд был напряжен и улыбчив.

– Так получилось! – смутилась она, и глаза ее беспомощно забегали: – Пойдем где-нибудь присядем!

– Я хотел показать тебе город, потом мы где-нибудь пообедаем – там ты мне все и расскажешь!

– Нет, пойдем сначала присядем! – отмахнулась она.

Он подхватил ее сумку, они поднялись по ступенькам и попали в неуютный, обжитой сквозняками зал. Сели.

– Поздравляю! – покровительственно начал он. – Санька, небось, рад? Кого ждете – мальчика, девочку?

Она помялась и, отведя глаза в сторону, тихо сказала:

– Димочка, Санька здесь ни при чем… Это твой ребенок…

Улыбка медленно сошла с его лица, словно потерявший голос оратор с трибуны.

– Как… мой? – выдохнул он.

– Ну, ты помнишь прошлый год, осенью…

– Но ты же сказала, что ничего не будет… – пробормотал он.

– Я и сама так думала – ведь с Санькой у меня уже ничего не было…

– А почему ты не сделала… – растерянно начал он, но она вдруг выпрямила спину, расправила плечи, лицо ее приняло независимое выражение, и она спокойно и снисходительно перебила его:

– Успокойся. Мне от тебя ничего не нужно. Я просто приехала повидать тебя перед родами.

– Но Галка, это же глупость! Господи, какая глупость! – пришел он, наконец, в себя.

– Нет, Димочка, ребенок – это не глупость! Тем более, твой ребенок… – смотрела она на его скомканное, испуганное лицо.

– Ах, Галка, Галка! Что ты наделала! – не имея сил сердиться, проговорил он с тихим отчаянием.

– Димочка, успокойся! Я сейчас уйду, и ты про меня никогда больше не услышишь! – взяла она его руку. – Просто мне так захотелось увидеть тебя еще раз!

– Ты не понимаешь, – глухо сказал он, отнимая руку, – я как раз собрался жениться…

– Вот и хорошо, вот и хорошо! – оживилась она. – Конечно, женись! Обязательно женись! Тебе давно пора жениться! Ведь я всегда знала, что мы с тобой никогда не сможем быть вместе!

Он посмотрел на нее, ничего не сказал и отвел глаза.

– Ну, все, я пойду… – встала она.

– Куда ты? Сядь, – тускло осадил он ее.

Она послушно села.

– Санька знает?

– Он думает, что это его ребенок.

– Как так?

– Ах, Димочка! Ты что, не знаешь, как это делается? – усмехнулась она.

– Нет! Как-то не приходилось быть в положении рогоносца! – скривился он.

– Значит, тебе повезло… – убрала она неуместную улыбку.

Он посмотрел на нее и спросил:

– Уже известно, кто будет?

– Девочка! – улыбнулась она, виноватая и благостная, как золотая осень.

– Девочка… – эхом отозвался он. – Тетя Катя знает?

– Естественно…

– И что?

– А ничего! Она у меня понятливая!

– Вы, я вижу, там все понятливые… Почему мне раньше не сказала?

– Это мой ребенок! Тебе не обязательно было знать!

– А почему меня не предупредила, что собираешься приехать?

– Боялась, что ты не захочешь меня видеть…

– Да уж… – произнес он и примолк.

Маленькая круглая новость, со всей очевидностью проступавшая сквозь Галкину куртку, была на самом деле размерами с Гулливера и никак не желала укладываться у него голове, несмотря на все старания его вопросов-лилипутов. Доведя молчание до тягостного, он не нашел ничего лучше, чем задать вопрос, уместный полгода назад, а теперь выглядевший под стать его беспомощной растерянности:

– Слушай, а ты не боишься рожать в таком возрасте?

– Какие наши годы, Димочка! – с беспечной улыбкой тряхнула она головой.

Он взглянул на нее и вдруг испытал уважительное удивление перед ее спокойным мужеством, рядом с которым его растерянность выглядела безнадежно лилового женского рода. Поняв, что пора определиться, он спросил: