Неон, она и не он - Александр Солин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Забыв о гостях, они топтались на месте, бормоча друг другу на ухо милые возбуждающие глупости.
– Спасибо тебе за красивые слова… – взглянула она на него. – Девчонки в шоке… Про них такого никогда не говорили, и уже, наверное, не скажут…
– Кто знает, кто знает… – откликнулся он.
Она примолкла. Определенно что-то важное и значительное случилось с ней за этот год. Его упорная, исполненная незаметного, невесомого обожания забота не прошла бесследно, не истаяла в ее словах благодарности, а превратилась в волшебное вещество, что осело у нее на сердце блестящим никелированным слоем. Сладкое тягучее предчувствие проступило из сердечной глубины. Она попробовала представить, как случится это нежное, робкое и великое событие, как от ее будущего порыва натянется и лопнет последняя струна, связывающая ее с Володей, и она услышит жалобный звук, ощутит свободу и шагнет к НЕМУ…
– Давай выпьем за нас! – шепнула она ему в полночь. – Пусть сбудется все, что мы задумали…
Через час вернулись к танцам, и он, исполняя роль доброго хозяина, церемонно и обходительно танцевал с ее подругами, успевая отвечать на похвалы, хвалить и украдкой следить за ней. Она пошла по рукам. Подвыпившие мужья (кроме Яши, разумеется) забывали про дистанцию, норовили прижаться к нее, липли к ее уху. Она пыталась незаметно их унять, отстранялась, отводила взгляд, улыбалась сдержанно и напряженно, испытывая давнее, из Володиных времен ощущение, что за какую-то неизвестную ей провинность отбывает наказание в чужих объятиях. Когда она сталкивалась с ним взглядом, ее улыбка на краткий миг становилась растерянной и виноватой. Он в ответ ободряюще улыбался.
Светка, танцуя с ним, с фамильярной иронией похвалила его и Наташу за благоразумие. Еще бы ей не быть фамильярной: переживая вместе с хозяйкой пасмурный лиризм их размолвок, она была здесь, пожалуй, самой осведомленной ее наперсницей. Подругой она была грубоватой, но верной, как истина в последней инстанции. Кстати, в конце вечера он обменялся с ней номерами телефонов на тот случай, если… В общем, на всякий пожарный случай. Она отнеслась к его просьбе с пониманием.
– Звони, если что, – сказала она, ухмыляясь. – Будем вместе приводить подругу в чувство…
И он подумал, что душа его невесты, как ботанический сад, где рядом с розами растут колючки кактусов, Юлькины пальмы, Иркины рододендроны, Динины сикоморы, душистая бругмансия ее оргазма и прочие джунгли, сквозь которые ему порой не продраться.
Потом женщины удалились на кухню и оставили мужчин одних. Когда они вернулись, то увидели в центре компании хозяина, потчующего гостей следующими истинами:
– Да, я не интересуюсь политикой, но ее преступные деяния мне небезразличны!
– У нашего поколения был метод и были идеи. У нынешнего поколения есть только «Вау!»
– Наша избирательная система исключает смену власти выборным путем. Стало быть, впереди очередная революция, потому что в России настоящие перемены достигаются только через революции, причем всегда неудачно.
– Какая оппозиция, какие правозащитники?! Есть только люди, которые с ехидным видом выполняют чей-то заказ!
– Революция, как секс – одни хотят в этом участвовать, другие хотят при этом присутствовать.
– В нашей стране слишком много внутренних органов, но нет главного – сердца. Это от того, что здесь привыкли иметь дело с расстояниями, а не с людьми.
– Сети закона у нас дырявые, а правовая система построена только до того этажа, откуда не видно, как воруют и убивают.
– Если бы мне сказали, что через пять-семь лет здесь будет по-людски, я бы, возможно, подождал. Но не будет, кто бы и что бы ни говорил. Ни через пять, ни через десять. Никогда! А потому проще уехать туда, где уже давно живут по-людски…
Видя, что не все с ним согласны, он передернул затвор и выпалил:
– И все же это сравнительно хорошие новости. Но вот вам, как говорят французы, жирный бемоль: в нынешнем столетии в физическую эволюцию человека вмешается технический прогресс, человек станет не от мира сего, и вся нынешняя культура сохранится лишь в резервациях…
Муж Ирки Коршуновой, насмешливый очкастый программист поправил:
– Уверяю тебя, что это случится гораздо раньше, чем ты себе представляешь…
К пяти часам утра хозяева добрались, наконец, до кровати, и там она, засыпая, пробормотала:
– Димочка, ты сегодня был в ударе…
Ее опустошенное английское платье откинулось в кресле. Туда же вместе с чулками слетелись усталые шелковые птицы из породы нательных.
43
Ленивая нега новогоднего утра заставила их вспомнить конфуз годичной давности.
«Могли бы, как сейчас, наслаждаться покоем. Вместо этого устроили черт знает что…» – думала она, подставляя себя его задумчивым поглаживаниям.
– Ты помнишь – ровно год назад… – нарушил он молчание.
– Ах, Димочка, а я как раз об этом думаю! Надо же было быть такими дураками! – перебила она его, искренне удивляясь разрушительному извержению их ранней пассионарности.
– Не скажи – мы очень удачно поссорились! – живо откликнулся он. – Я тогда впервые понял, что не смогу без тебя жить! А давай-ка сделаем то, чего не сделали год назад! – поманил ее любопытство.
– Что именно? – простодушно поинтересовалась она.
– Уедем за город и обновим лыжи! А вечером у камина я почитаю тебе Блока! Ну, и вообще… Хочешь?
– Хочу! Только завтра…
Днем он позвонил Михалычу, попросил протопить камин и разбудить сонное отопление. На следующий день, обеспечив Катьку трехдневным запасом еды, они отправились за город.
В этот раз залив замерз, и оказавшись на снежном озябшем берегу, они щурились от солнца и поглядывали сквозь дрожащие щелочки глаз на тесное соседство голубого и белого, что невзирая на крайнюю разницу характеров, не могут в отличие от людей существовать одно без другого. И были смиренные, как монахини тени гаснущего дня, высокие поседевшие ели с красноватыми в отблесках сонного солнца сизыми лицами, морозный воздух с остывающим духом отпылавших дров, одинокая собака, солирующая на виду у летаргической тишины, а на самом краю голубого фаянсового неба догорал небесный камин. Потом был трепещущий полумрак камина земного, и старомодная столетняя Прекрасная Дама явилась на зов его исполненного спиритической таинственности баритона, а сиятельный месяц царапал алмазной кромкой черно-синее стекло гостиной. Все было, как и год назад, но теперь оживлялось волшебным присутствием его невесты.
Между прочим, его реанимационные способности разбудили в ней давно уснувший интерес. Дело в том, что в свое время она всерьез пыталась понять, почему мужчины сходят с ума от женщин вообще и от ее лица, фигуры, капризов и глупостей в частности. Это было нужно, чтобы знать, где начинаются и кончаются женские чары, где расположена и насколько крепка та дверца в мужском сердце, за которой, однажды туда проникнув, следует укрыться. Может, это слезы, может, улыбки, может, жеманная уклончивость или же, наоборот, бунтарская прямота. Тело, говорите? Фу, какая пошлость!
Имея смутное и брезгливое представление о лесбийских играх, не страдая кокетством и признавая за собой всего лишь удачную складность, она, помнится, не могла взять в толк, почему Мишку возбуждают ее колени, которые всего лишь колени, ноги, которые не больше, чем ноги, грудь, бедра и то прочее, от чего сходил с ума он и никогда не возбуждалась она, ибо спирт не может себя опьянить, как и не может воспламениться от самой себя спичка. Возможно, в ее неразумении была виновата ее послушная, нетребовательная псевдолюбовь. Возможно, дал себя знать унылый плен совокуплений, чьи бесчувственные затяжные окончания облегчением своим напоминали условно-досрочное освобождение. Так или иначе, но свыкнувшись с прилагательной ролью в их сексуальных мистериях, она перестала интересоваться подноготной мужниной страсти и уж тем более ее подогревать. Чем это закончилось, хорошо известно, притом, что все, что его возбуждало, осталось при ней в том же безукоризненно рабочем состоянии.
Что нашел в ней Феноменко (а он, точно, нашел), ей было ровным счетом наплевать и тогда, и теперь. Гораздо интереснее знать, от чего сходит с ума ее нынешний мужчина. Она с улыбкой вспомнила, как почти с научной дотошностью пыталась оценить глубину его чувства и обнаружить на причале его сердца что-то вроде швартовой тумбы, на которую, изловчившись, следовало набросить канат привязанности.
Странно, но ее любовь к Володе нисколько не прояснила имя и должность управителя мужских предпочтений, также как не дала ответ, за что она сама любила его. Так, как любила она – жадно, до истерики и плохо при этом соображая, рассудочные изыскания были невозможны. Если бы ее тогда спросили, отчего она сходила по нему с ума, она ответила бы: от всего. От крепких розовых ногтей и одинокого прыщика на твердом подбородке, от запаха волос и сладкого пота подмышек, от озабоченного думами лба и добродушной рассудительности.
