Лакомые кусочки - Марго Ланаган

— Мы разговаривали.

Подошедшая Энни обменялась взглядом с Лигой, и Бранзу охватила досада: вдова знает! И Ма знает, что она знает. Они что-то скрывают!

— Беседа нас расстроила, вот и все, — закончила Лига.

— Почему? О чем вы разговаривали?

Лицо Лиги напряглось еще сильнее, однако ей удалось сохранить спокойствие.

— Не надо беспокоиться, ангелок. Я больше не хочу об этом вспоминать. Расскажи лучше, как дела у Рамстронга и его малышей. — Она отложила шитье, встала и ласково похлопала по руке Бранзу, готовую заключить мать в объятия, утешить, защитить. — Энни, не хочешь ли выпить чего-нибудь прохладительного? — С деланным оживлением Лига вышла из мастерской, чтобы рассмотреть многочисленные покупки.

Эдда шла вверх. Здесь улицы были безлюднее, но даже если бы она спускалась вниз по холму, через рынок, от расспросов ее спасал быстрый шаг и непроницаемое лицо. Весь ее вид ясно говорил: Эдда идет по важному делу, которое не терпит отлагательств, ей безразличны укоры и осуждение.

На подъеме Эдду ожидали крутые каменные ступени, с которыми предстояло помериться силами. Что ж, так даже лучше. Стиснув зубы, она упорно двигалась вперед, переносила тяжесть тела поочередно с одной ноги на другую. Эдда вошла во внутренний двор крепости и стала подниматься по ступенькам башни. Она была готова к бесконечному восхождению, готова изнурять себя, лишь бы идти в темноте, все равно куда.

Лестница все же закончилась, и Эдда оказалась на верхней площадке башни. Обычных влюбленных парочек почему-то не было, в глаза бил белесый призрачный свет. Отсюда оставался один путь — на крепостную стену. То ли сброситься с нее, то ли швырнуть вниз пригоршню мелкого гравия, то ли разразиться проклятиями в адрес прохожих…

Дрожа и задыхаясь, Эдда подошла к парапету, сжала кулаки. Все ее мышцы были напряжены, как струны, крепко сжатые зубы ныли. Над Цыганским кварталом вились струйки дыма. Верхушки деревьев раскачивались, рассеянно шевеля густой темно-зеленой листвой перед неподвижным взором Эдды, а город — хотя и казался неподвижным за дымчатой вуалью, под мокрой черепицей, покрытой мхом, за серыми камнями — бурлил, точно жуткое варево Энни — темная, едко пахнущая дымом клокочущая жижа, в которой пузырятся и всплывают на поверхность бесформенные, комковатые или тягучие ингредиенты — растительные, животные, бог весть какие. Если страшное преступление против Ма осталось безнаказанным, мало ли что еще творится в Сент-Олафредс? Если все молчат — преступники чувствуют свою вину, а мамой движет страх и отвращение, — кто знает, какие секреты таятся здесь? Весь город, весь мир испачкан, измазан, погружен в эту скверну!

Внебрачная дочь Хогбека-младшего… Эдда устремила свинцовый взгляд на крышу его особняка — она была покрыта такой же серовато-красной черепицей, как и другие дома, но в отличие от прочих зданий ее украшали остроконечные круглые башенки, чтобы хозяин мог наслаждаться своим величием. Эдда надеялась, что с этого дня, выходя полюбоваться изысканными садами, он почувствует ненависть своей нечаянной дочери, плода насилия, ненависть, которая опалит его затылок жгучим лучом с крепостной стены. Эдда ненавидела Хогбека так сильно, что ее била дрожь. Она отчаянно вжимала в парапет ободранные саднящие кулаки.

Какого же цвета кулак Эдды на фоне темного камня? Цвета ненависти, пульсирующей под кожей в каждой клеточке тела. При мысли о Хогбеке-младшем кровь в жилах Эдды становилась густой и вязкой; сердце прокачивало ее надсадными болезненными толчками. Ненавидеть его значило ненавидеть себя, потому что Эдда была наполовину Хогбек.

А почему именно Хогбек? Ее отцом мог бы быть любой из пятерых; по словам мамы, Хогбек обошелся с ней не хуже и не лучше остальных. Лицетт Фокс, Турро Кливер, Джозеф Вудман, Иво Стрэп — Эдда могла бы оказаться сводной сестрой ораве маленьких Стрэпов, что носятся по городу, будто ветер или стайка птиц.

Коттинг — ах, отчего же нет никакого Коттинга? Отчего не существует грустной истории об измене или трагической гибели, чтобы Эдда могла посочувствовать матери? Эта боль, эта череда ударов слишком велика для Эдды, она горой возвышается в прошлом, как… как медведь, разлегшийся перед очагом, мохнатая глыба, которую нельзя не заметить. Однако эта гора размером не с медведя, нет, а всего лишь с Эдду.

Не будь ее, Ма могла бы забыть о кошмаре, оставить его позади, притвориться, что ничего не случилось. Вместо этого перед глазами Лиги каждый день маячило лицо, живое воплощение одного из тех пятерых. Возможно, десять лет, которые мать провела в своем райском мире без Эдды, не были такими уж тяжелыми, раз уж она наконец избавилась от призрака своих обидчиков, от ежедневного напоминания о былом ужасе.

Лицо Эдды горело на ветру, глаза слезились. Дура, какая же она дура! Зачем она заставила Ма открыть правду? Неужели не видела, с какой неохотой та согласилась? У нее, Эдды, совсем нет сердца? Почему она не желала признать, что иногда взрослые действительно мудрее молодых? Что они щадят юные души и понимают, насколько невыносима эта боль, потому что постоянно носят ее в себе, каждую секунду отталкивают воспоминания, освобождая место для того, чтобы заняться шитьем или стряпней, порадоваться цветам и пташкам в саду или поболтать на рыночной площади со всякими вдовами Фокс. Как Эдде выбросить из головы то, что она узнала? Откуда Ма находила в себе силы жить дальше — ее Ма, которая спрятала новорожденную Бранзу в сундуке, подперла дверь изнутри, забралась в печную трубу, а ее оттуда тянули вниз, вниз…

Эдда снова бежала по темной лестнице, натыкаясь на стены. Она не могла пойти домой, не могла посмотреть в лицо Ма, вернуться в блаженное счастливое неведение. Знание, которое отныне останется с ней на всю жизнь, нестерпимо, и она же — его дщерь, его отпрыск! Предназначение сердечного рая матери, его скука и однообразная безысходная безопасность иллюзорного мира вдруг вырисовались перед Эддой с пугающей ясностью. Разумеется, вне этого места Лига Лонгфилд просто не выжила бы, оно стало для матери истинным спасением. А она, Эдда — глупая гусыня, легкомысленная, дерзкая, непочтительная, упрямая и назойливая — сбежала оттуда и, хуже того, заставила Энни Байвелл обратиться к мисс Данс, чтобы та разрушила защиту, дарованную маме свыше. Хочу, чтобы Ма была здесь, — едва ли не топала ногами Эдда, — и моя сестра тоже! Как же несчастлива теперь бедняжка Бранза! А мама, которой каждый день приходится видеть проезжающую мимо карету Хогбека, здороваться с вдовой Фокс, слышать визги и насмешки оборванной ребятни Стрэпа…