Том 1 - Николай Лесков

Минутка. Вы успокойтесь, Иван Максимыч! Я только ведь хотел вас предупредить… хотел сказать вам, чтобы вы… были осторожнее…

Молчанов. Благодарю вас. (Дает руку). Не думайте обо мне: я не боюсь врагов; я себя одного боюсь.

Минутка. Прощайте же, Иван Максимыч.

Молчанов. До свиданья.

Минутка идет к окну.

(Улыбаясь.) Неужто вы опять через окно?

Минутка. А что ж вы думаете?.. Э! чтоб вы знали, право, так лучше.

Молчанов. Да что вы, бог с вами! Что за охота! Будто я чужой какой! будто вы не могли зайти ко мне просто по какому-нибудь своему делу!

Минутка. Ох, Иван Максимыч! ох, Иван Максимыч! Как вы плохо еще его знаете! Фирс не то, что на земле есть, а что под землею-то, и то он на семь аршин вглубь видит.

Молчанов. О, да бог с вами! Стоит ли он того, чтобы о нем постоянно думать! Но если вы уж непременно желаете делать секрет из вашего визита, то я сейчас принесу ключ от садовой калитки и через сад вас выпущу.

Минутка (останавливая его). Он нынче ночью ходил на телеграф и отправил в Петербург депешу своему поверенному и другую… (на ухо) Ефиму Гуслярову… мужу Марины Николавны.

Молчанов (вздрогнув и сжимая руку Минутке). Тссс.

Минутка (тревожно). Разве нас кто слышит?

Молчанов. Нет… не то… (Живо.) О чем депеша Гуслярову?

Минутка (пожимая плечами). Не знаю.

Молчанов делает нетерпеливое движение.

Не знаю, Иван Максимыч, не знаю и узнавать не хочу, потому что из его депеши ничего не узнаешь. Он пошлет депешу, что овса или гречи больше не требуется, а читать это следует: «потребуй к себе свою жену».

Молчанов вздрагивает.

(Минутка, сжимая его руку, говорит внушительно.) Хорошего ждать нечего: он зол на вас и на Марину Николавну. Надо быть готовым на всякое время и на всякий час все встретить… и (решительно) отпарировать.

Молчанов. Как отпарировать?

Минутка. Как? (Живо.) Сегодня ехать в Петербург с Мариной Николавной вместе: к отчету Фирса и в тюрьму! Да, вместе уезжайте, слышите! Если любите Марину Николавну, не оставляйте здесь ее: над ней беда висит не легче вашей.

Молчанов. Все это ведь пока одни лишь подозрения?

Минутка (смотрит Молчанову в глаза и вздохнув). Да, подозрения; а вы когда хотите защищаться?

Молчанов. Когда на меня нападут, когда…

Минутка (перебивая). Когда… (спохватясь) да, да, когда… когда увидим, что он против вас задумал. Да, да… Ну, я буду за ним смотреть во все глаза. А теперь, Иван Максимыч, проводите меня покудова. Неравен час, чтоб кто-нибудь к вам не зашел.

Молчанов. Сейчас. (Уходит в дверь налево.)

Минутка (один). И этим не задел! Хе-хе-хе-хе! Подозрения! Нет, ты перекреститься, милый, не успеешь, как Фирс клюнет тебя в самую маковку!.. (Оборачиваясь к комнате, куда вышел Молчанов.) Ах ты, барашек, приготовляйся, друг, на заколенье! Не хочешь волком быть; не хочешь зуб иметь, что ж: самого съедят в бараньей шкуре. А я… Нет, мне ты насолил уж, Фирс Григорьич! Я двадцать лет терпел твою кацапью спесь; а нынче не из-за чего: сосать-то больше некого. А на отчаянность… нет, брат, при нынешних судах на эту штуку не пойду. Я уж себе собрал с ребятками на молочишко и другую дорожку нащупал… Одно до дьявола как глупо, что я вот этому кое про что понамекнул… Боюсь теперь, чтоб ранее чем следует Фирс не прознал, что я с ним в союзе по-австрийски. Да нет! Молчанов честный человек, а честный человек в России мастер молчать, где ему молчать не следует. Нет, ничего!

За сценою слышен веселый голос Колокольцова.

Колокольцов (за сценою). Сейчас, кума, сейчас. Я только из купальни. Вода — как молоко парное! Просто божественно искупался.

Минутка. Голова Колокольцов! Вот черт возьми, еще этого осла тут нужно встретить! (Бежит к окну.) Нет, с сим писавый кланяюсь! (Прыгает в окно, роняя на пол перчатку.)

Молчанов (входя). Вот и ключ. (Оглядывается.) Вонифатий Викентьич! Где же это он? Неужто же опять в окно стрекнул? (Смотрит в окно.) А!.. так и есть… Ишь, словно заяц чешет… (Закрывая окно.) Ну, добрый путь тебе до лясу. (Садится.) Самое скверное изо всего, о чем тут говорилось, это то, что касается Марины. Я должен непременно о ней хорошенько позаботиться и не откладывать более этого: ее доля ужасна. Матушка моя ее мне в детстве в невесты прочила, а я из нее черт знает что сделал… То есть черт знает, что мы такое за люди! Чего? зачем я ее замуж выдал?.. Поблагодетельствовал… Не казалась вот ничем, пока девчонкой была, а как чужою женою стала — женою разбойника, — и рассмотрел ее, тогда и полюбилась; а ныне она все мое счастье. (Задумывается.) Эх, помню я, как, бывало, в Петербурге, белыми ночами слоняясь по островам, какие споры в юные годы вели мы про русскую женщину (декламируя) «с которой никто не придет зубоскалить», которая «в беде не сробеет*, спасет, коня на скаку остановит, в горящую избу взойдет», и думалось: о, если бы я эту женщину встретил!

В это время тихо входит голова, в белом летнем пиджаке, и с веселой улыбкой крадется к Молчанову.

А встретим живую такую женщину — не заметим ее; либо мимо ее — проста она нам кажется, не философствует, однообразием утомляет — и сами с рук ее сбывать хлопочем, и после вспомним про нее… смешно оказать, когда — разве когда некому тебе в дороге пуговицы к рубашке пришить или когда спохватишься, что глаз теплой рукой завести будет некому.

Молчанов и Колокольцов (стоя сзади Молчанова, закрывает ему своими руками глаза и держит).

Молчанов. Иван Николаевич! полно, пожалуйста, буфонничать. (Отнимает его руки.)

Колокольцов (весело). Чего ты? замечтался? Здравствуй, мой милый! А отчего ты отгадал, что это я?

Молчанов. Очень трудно отгадать! Один у нас буфон — голова городская. Садись-ка, закуривай сигару.

Колокольцов (садясь). А я, брат, зачем к тебе пришел? Я нынче черт знает как расстроен.

Молчанов. Это отчего?

Колокольцов. Жена у меня очень скверна.

Молчанов. Что, хуже ей?

Колокольцов. Совсем скверна. Прескверное лицо — и ослабела. Такая злость, ей-богу! Посмотришь, в прежнее-то время какие были женщины, вон матушка моя сестру Наташу на сорок восьмом году родила. Даже стыдно, говорит, было ходить беременной; медики говорили: невозможно это; а она взяла да и сотворила «возможно» — вот ты и толкуй с ней: и ничего с нею не поделалось. А нынешние, как выйдут замуж, так никакого удовольствия от них нет… (сделав гримасу) какое-то трень-брень с горошком.

Молчанов. Как фарфор бренны.

Колокольцов. Ни к черту, душка, не годятся! Говорят: отчего муж дома не сидит; да как, скажи пожалуйста, сидеть, когда все пискотня да стоны! Я, знаешь… я сравниваю наш век с римским, когда все римляне сидели у гетер. Что хочешь говори, а это мне понятно. Когда жена все эти мины корчит, а там, представь себе, роскошная этакая краса, этакая веселость, блеск, речь понятная, и весь ты нараспашку распахнешься… Ах, Питер, милый Питер! Ах ты, Мабиль в Париже! Какие пипиньки… Этот компрессик-то свой с ленточками на головенку как приколет… Какое остроумие-то! Ей-богу, день бы целый все сидел да пульсик щупал бы у этакой Аспазии. (Грозя шутливо пальцем.) Но ты, я знаю, ты русской почвы держишься — Марины Николавны.

Молчанов. Боюсь, что все вы скоро поседеете: ничто от вас не скрыто.

Колокольцов. Да и не скроется! Представь себе: зачем я к тебе зашел? Я ведь сейчас — всего за полчаса — полицеймейстершу голую видел в купальне. Я очень давно ее посмотреть собирался и двадцать раз говорил купальщику Титу: проверни ты мне, Тит милосердный, для меня щелочку в тот нумер. Он, дурак, все начальства боялся; но я полицейскому солдату, что у будки на часах стоит, это поручил, он и провернул, и прекрасно, каналья, провернул: сделал, знаешь, этакую щелочку и вставной сучок… Немец бы этого ни за что не сделал.

Молчанов. Где немцу!

Колокольцов. Да ты, я знаю, ты западник и этому не сочувствуешь! (Хватаясь за карман.) Ах, господи ты мой! твержу: западник, западник, а сам и позабыл сказать тебе, зачем я к тебе пришел… Какую мне, брат, Фирс Григорьич новость сообщил про наших славянских братьев! Я тебе скажу, я чувствую, что я с большим бы удовольствием катнул посмотреть на наших славянских братьев.