Мир без милосердия - Анатолий Голубев

— Ах, месье Дюваллон, если бы вы знали, как это тяжело! Все в гонку, а ты — домой! Я предпочел бы сейчас идти последним, но со всеми...

Вокруг стали собираться гонщики из других команд. Многолюдный митинг не входил в планы Крокодила.

— Может, пройдемся минут десять? — предложил Роже.

— Охотно! — Швейцарец бросил на кровать все, что держал в руках.

Они вышли во двор. Огромный бело-голубой бензовоз заправлял столпившиеся вокруг него ненасытным стадом машины гонки.

— Знаете, месье Дюваллон, этот анализ сломал мне жизнь. Я еще молод, но уже семь лет работаю в велоспорте. А что я буду делать теперь?

— Пустое! Все скоро забудется. Кто из нас не бывал и в более сложных передрягах? Конечно, администраторы от спорта попьют твоей крови. Но обойдется... Не переводятся же гонщики-холостяки, хотя многие велоклубы предпочитают брать на работу женатых гонщиков — известно, что мужчины под женским каблуком работают лучше.

— Я не о хлебе... По профессии я краснодеревщик и всегда смогу себя прокормить. Но как без гонки, без ребят, без спорта?

Они сели за столик небольшого кафе, выставленного прямо на улице. Рочер, не сдерживая слез, механически помешивал ложечкой кофе.

— Только не давай журналистам пищи для сплетен. Мой совет: держись одной версии, как бы неправдоподобна она ни была. Ложь, повторенная сто раз, становится истиной...

— Клянусь, месье Дюваллон, мне нечего скрывать. Прошу вас, поверьте хотя бы вы. — Он умоляюще посмотрел на Роже, еще не очень понимая, с чего это сам Крокодил выказал к нему столько участия. — Не знаю, откуда взялся допинг...

— Что ты пил во время гонки?

— Ничего. Принял несколько обезболивающих таблеток одной итальянской фармацевтической фабрики...

— И конечно, подпольной?

— Кто ее знает...

— Вот это-то как раз надо знать точно. А то живо останешься без лицензии.

— Кому она нужна после такого позора...

— Позор — еще не смерть! Следует помнить, что таким путем нередко убирают строптивых. Однажды чуть не расправились со мной. Но пронесло. В тот раз, — поспешно добавил Роже.

— Все равно мне реветь да реветь, — вдруг по-бабьи признался Рочер и дернул носом, скорей от жалости к себе, чем от желания заплакать всерьез.

— Помнишь скандал с Форментором? — Роже решил отвлечь Рочера рассказом. — Проведя семь часов в седлах, мы тоже заявили, что не в силах пройти медицинское освидетельствование. Тогда-то и решили применить к нам новое правило: не прошел испытания — считаешься нефинишировавшим. Мы дружно посмеялись над федерацией, но веселились всего один день. Нам воткнули по два месяца дисквалификации... — Роже умолк, будто пытаясь сегодня, спустя столько лет, попробовать на зуб горечь тех дней. — Только Форментору дисквалификация обошлась в миллион старых франков. Мы закрутили хвостами. Один объяснил, что не нашел пункта проверки. Другой сказал, что выпил десять бутылок пива, но так и не мог сдать анализ.

Роже взглянул на большие уличные часы: до старта оставалось сорок пять минут. А он все не решался сказать, что ему пора. Боялся обидеть парня.

Об этом тяжелом ощущении Крокодил вспоминал в начале этапа несколько раз.

Сегодня «поезд» работал дружно, и было похоже, что вряд ли кому удастся легко уйти в отрыв. Возможно, дисквалификация швейцарцев придала гонке особый острый привкус. Возможно, сказалось время — пошел уже девятый этап.

Пожалуй, больше всех сожалел, что в гонке нельзя взять тайм-аут, Мишель. Смешное, до трагичности, положение — геморрой. Платнер, посоветовавшись с врачом, настаивал на нелепейшем, со спортивной точки зрения, решении — сойти.

«Это рок, — говорил Оскар, — и против судьбы не попрешь!»

Мишель понимал безвыходность сложившегося положения. Понять нетрудно! Гораздо труднее смириться с тем, что все усилия, затраченные на подготовку, усилия, затраченные уже в самой гонке, пропали впустую. Это и обидно и горько. А идти вперед — значит поливать бесконечную ленту шоссе собственной кровью. Тем не менее Мишель твердо решил рискнуть.

До старта постарались принять кое-какие меры. Роже отдал Мишелю единственный оставшийся у него замшевый тампон и внимательно присматривал за товарищем на первых милях пути.

Вначале Мишель держался молодцом, и Крокодил успокоился. Но, увидев, как по ноге Мишеля поползла кровавая полоса, размываемая потоками пота, немедленно перебрался к нему поближе. Мишель шел бледный, широко открыв рот, будто задыхался, темные глазницы провалились.

— Плохо? — бросил Роже.

— Да, — чистосердечно признался Мишель.

Несколько секунд они катились рядом. Крокодил видел, как трудно Мишелю держать даже такую низкую скорость. Роже мучительно искал слова, способные убедить Мишеля в разумности самого неприятного решения и в то же время не обидеть.

— Мишель, — Роже положил руку на руль товарища, — ты теряешь слишком много крови... Нам будет очень трудно без тебя. Но это не последняя гонка.

— Я понял, — услало улыбнулся Мишель. — Пожалуй, мне все равно до финиша не дотянуть.

Он не хотел признаваться, что уже несколько раз цветастое марево застилало глаза и однажды он чуть не сел колесом на чужую педаль. Признаваться в собственной слабости всегда неприятно.

Роже потрепал Мишеля по голове потной перчаткой, и от этого жеста шапочка сползла на глаза. Мишель сдернул ее резким движением и замахал ею над головой.

Крокодил не оглядывался. Он знал и без того, что происходит сейчас сзади: с трудом разогнувшись, Мишель тихо катится по обочине и только теперь беспрестанно рассматривает окрашенные кровью ноги. И ощущает неприятно хлюпающую в туфлях жидкость, Сзади на него накатывается амбулатория и французская «техничка» — единственная машина во всем караване, в которой до конца понимают, что происходит с этим славным французским парнем.

«Еще одна горькая байка для Цинцы. Она и так знает их тысячу. Теперь будет тысяча и одна. Ну что ж, Мишель, мы как на войне: рядом падают товарищи, и счастье, если не упал сам. Рочера сняли... Ты сошел... Не раз и я был близок к поражению.

Та чудовищная испанская гонка в крутолобых и жарких Пиренеях... На меня обрушилась лавина неприятностей. На первом этапе засиделся на финише, на втором — прокололся, на следующем — попал в завал, на четвертом — в еще более серьезный завал и поранил колено, на пятом и шестом — прокалывался, на десятом тоже, и, наконец, на последнем этапе отказал переключатель, и я тридцать миль шел по горам почти на одной передаче. В той гонке у меня было проблем едва ли не больше, чем за всю мою предыдущую жизнь профессионального гонщика. Между прочим, на финише оказался тринадцатым!.. Странное дело, — подумал вдруг Роже. — Все люди как люди. Вспоминают обычно о победах, а мне почему-то в голову лезут воспоминания о неудачах. Это, может, и поучительнее, но куда неприятнее...» Роже выбрался в головку «поезда» одновременно с догнавшей «техничкой».

— Мишеля отправили в госпиталь! — встревоженно прокричал Оскар. — Он потерял слишком много крови... Слишком много!.. Я говорил: не надо было стартовать!

— Мишель держался молодцом, — ответил Роже. — Никому не хочется упускать даже единственный шанс. Сам знаешь.

— Как будете без Мишеля?

— Думаю, Эдмонд и Гастон — достаточная поддержка.

— Не рвись сегодня. Поберегись!..

«Где уж рваться! Только на первой половине этапа казалось, что сегодня катиться легко. Старт всегда легкий, а финиш тяжелее танталовых мук. Да еще эта велосипедистка душу помотала». Роже с гадливостью вспомнил о своих вчерашних похождениях.

Он отвалился от «поезда» и прижался к машине.

— Мадлен, выходи, прокатимся вместе! — озорно крикнул он в открытое окно.

Мадлен высунула голову наружу, и встречный ветер в одно мгновение превратил ее прическу в поваленный ветром сноп, Поправляя пышные волосы рукой, под которой они бились словно живые, Мадлен тихо улыбалась мужу.

— Скоро конец, — невесть почему сказала она.

— До конца еще как до Парижа! — Ему нестерпимо захотелось дотронуться до Мадлен, но это грозило двадцатиминутным штрафом.

Менеджер любой команды мог вполне обоснованно заявить протест, будто Крокодил использовал «техничку» в качестве буксира. Поди потом доказывай, что ты не рыжий.

— Через десять миль начинаются примы, — напомнил Жаки, перегнувшись через спинку сиденья. — Переключатель работает нормально?

— Пока да...

Вперед дернулись два итальянца и швейцарец. Бросив «техничку», Роже стремительно кинулся следом. Атака оказалась ложной, но возвращаться к «техничке» не хотелось. Он подстроился к Гастону и Эдмонду.

— Кто попробует примы? Готов прокатить...

Оба не отвечали.

— Отсидимся — так понимать? — спросил Роже и переключил трещотку. Начинался последний, но затяжной подъем.

— Я готов, — неохотно, словно шел на совершенно обреченное дело, согласился Эдмонд.