Гибель Византии (сборник) - Гюг ле Ру

— Надо возвысить нравственный уровень этих отдельных личностей, чтобы среди них всякий порок был проступком, а не нормальным явлением. И вот вам доказательство: мир древний, как классический, так и библейский, старался выработать такие формы государственного устройства, под покровом которых жилось бы по возможности хорошо и, как нам известно, этот мир создал обширные и глубокомысленные законодательства, и все-таки не достиг желанной цели. Почему же? Потому, что устраивая общество, как единицу, на человека, как на дробную часть, не обращалось внимания. Что человек единица, а не дробь, это имело в виду и Евангелие. Оно никакого внимания не обращает на формы государственного и общественного устройства, это уже выработал древний мир, да это и не так важно; важнее указать человеку пути нравственного совершенства. Вот и надо поступать так, чтобы гражданин развивался в нравственном и умственном отношении. Необходимо глубоко уважать личность человека, а не презирать единого от малых сих.

— Отсюда, — сказал король, — я заключаю, что вы стоите за те формы, которые существуют у народа, и что законодатель должен их только усовершенствовать. Если же мы видим в них недостаток гражданского устройства, то давая им возможность сделаться лучшими, мы подводим их к желанию нововведений.

— Я почти хотел сказать тоже самое, — отвечал Дука.

— Значит, король первый слуга народа? — язвительно вставил Орсини.

— Что же тут дурного? — улыбнулся Дука. — Кто хочет быть первым, будь для всех слугою.

— Христос был всем слугою, — задумчиво сказал король.

— Из того, что я слышал о вашем величестве, — сказал Дука, — а именно, что вы изволили однажды выразить желание, чтобы ваши подданные боялись не вас, а за вас, — так из одного этого можно уже отчасти вывести заключение о вашем взгляде, подходящем к только что выраженной мною мысли. А что касается Христа, ваше величество, как вы изволили привести пример, то ведь он был Христос и мы не в силах ему подражать.

— Какое малодушие! — заметил не столь спокойно, как до сих пор, король. — Это оправдание весьма часто приходится слышать. Я согласен, что возможно иногда успокоить свою совесть тем, что мы не в силе поступить так, как поступил бы в подобном случае Христос. Но возводить в принцип, что Его великий пример не обязателен для нашего подражания — это не достойно человека: тогда он не образ и подобие Божие.

Затем разговор перешел на разные отвлеченные темы, которые, под влиянием писателей древнехристианских и классических, были тогда в большой моде. Это было перед отъездом Максима Дуки. Он улучил удобную минуту прервать беседу и обратился к королю.

— Я опасаюсь, ваше величество, не исполнить одного порученного мне на родине дела, которое, впрочем, меня лично не касается. Меня просили узнать, могут ли рассчитывать предприимчивые торговые люди на покровительство властей, если они задумают заняться богатствами только что открытых испанцами Канарских островов?

— Вы, синьор Массимо, говорите, что это дело вас лично не касается, но все-таки мой ответ утвердительный. Если же вы явитесь ходатаем, то обещаю свое особенное покровительство.

— Сердечно благодарю вас, ваше величество, за то внимание, которым я был окружен во время пребывания моего в Неаполе.

— Теперь желал бы я узнать у вас, синьор Массимо, явитесь ли вы лично за получением денег или это дело устроим как-нибудь иначе?

— Ваше величество, дайте мне одну минуту на размышление.

Король утвердительно кивнул головой и отошел в сторону.

Максим Дука увидел сидевшую у окна донну Инесу. Она задумалась и бессознательно играла веером, то раскрывая его, то закрывая.

«Если я ее увижу еще раз…» — мелькнуло в голове Дуки. — «А может, быть я ее уже люблю так, как не предполагал и сам… Нет, проститься навсегда, никогда больше ее не видеть!» — решил молодой человек.

Ответ королю был готов и Дука направился к Альфонсу.

Донна Инеса подняла голову. Взоры молодых людей встретились.

— Ваше величество, я лично явлюсь за получением, когда только вам угодно будет назначить, — произнес Дука.

— Как пожелаете, синьор Массимо. Я скоро получу из Сицилии и Арагонии достаточную сумму; если я теперь и решился на заем, то для того, чтобы не уступить в великодушии достоуважаемому противнику герцогу Репе. Куда же вы направитесь отсюда?

— Во Флоренцию, ваше величество, где думаю повидаться с моим учителем, кардиналом Виссарионом, он теперь там.

— Мой привет почтенному мужу, — сказал король, — с вашей же стороны, молодой синьор, весьма похвально не забывать своего учителя.

В тот же вечер донна Инеса попросила у отца разрешения съездить на родину, по которой она истосковалась, хоть на короткое время. Почтенный дон Гихар, любивший свою дочь и ни в чем ей не отказывавший, не противился ее желанию.

Кардинал Виссарион остановился во Флоренции, во дворце кардинала Франческо Кондальмиери. Он сидел в мягком кресле, в богато отделанной лепными украшениями комнате и устланной красиво сотканными коврами мантуанской и венецианской работы и перечитывал свитки, пред ним лежавшие, делая на полях свои пометки. Он был человек сорока с небольшим лет, но морщины на лбу и седина в бороде и волосах старили его. Кардинал был оторван от своих занятий докладом слуги, известившего его, что молодой синьор, назвавший себя Максимом Дукою, желает с ним видеться. Получив утвердительный жест, слуга удалился, а кардинал поспешно встал навстречу входившему Максиму Дуке.

— Мой дорогой Максим, какими судьбами! — воскликнул он, крепко обнимая молодого человека.

— Не судьбами, отец Виссарион, а своим желанием видеть тебя и засвидетельствовать добрые чувства к тебе отца моего, брата Николая и мои.

— Как это хорошо! Все это мне очень дорого. Я думал, что после этой несчастной флорентийской унии, я стяжал себе всеобщую анафему. Но Господь свидетель: я ратую и до смерти ратовать буду за мою погибающую родину.

Кардинал грустно опустил голову.

— О нет, отец Виссарион, только люди ограниченные делают это.

— Так, дорогой Максим, но между нами есть люди колоссального авторитета и достойные уважения; возьми хотя бы Марка Эфесского. Ну, да пока не будем об этом. Что достопочтенный кирие Константин? Стареет?

— Да, стар стал и слаб; все печальные события его мучат; хотя он молчит, но мы знаем, что он чувствует. Только библиотека дает ему спокойствие.

— Святые свитки старины! Он в особенности любил Иоанна Златоуста, Василия Великого и Фукидида. Помню, как мы с ним насчет Платона и Августина не сходились. — Кардинал воодушевился, вспоминая прошлое. — Ха!.. ха… — тихо смеялся он, — вашего Платона, — говорил Константин, — послать бы управлять государством Баязета. Разумный старик, ваш батюшка! — Кардинал опять задумался. — Ну, а что Николай, все такой же резкий рационалист, такой же стоик по убеждениям?

— Он такой же как и был, а отцу говорит: ну, что же, не будет Греции, поедем в Италию — ведь все равно нет ни иудея, ни эллина.

— Но есть блестящая культура, которая погибнет, — с глубоким вздохом произнес отец Виссарион. — Ну, а Андрей как? Славное, доброе, беззаботное сердце!

— Давно ли видел его. Отец зовет Андрея к себе, если не в этом году, то на следующий.

— Как же твои дела, дорогой Максим, остаешься верен себе, не женишься?

— Нет, не женюсь!

— Правда, правда, нечего указать детям впереди! Все-таки надо бороться… Отчаяние-малодушие…

— Отец, средства дай для борьбы, оружие дай в руки! Какая же это борьба, когда нечем ни защищаться, ни нападать.

— А Николай что говорит? Неужели то же, что и ты?

— Нет, он говорит оружие — деньги, крепость — деньги, армия — деньги и гарнизон те же деньги.

— А ты как думаешь?

— А я думаю, что деньги только временное средство и больше ничего.

— Вот я получил известие, — начал кардинал, оставив без возражения ответ Максима, — оно будто луч надежды. Король Владислав уступил настоянию кардинала Юлиана Чезарини. Мой теперешний начальник кардинал Кондальмиери, с папским флотом в Архипелаге, и пишет, что Мурад стянул все свои войска в Малую Азию, после заключения мира с королем Владиславом, и потому надо действовать скорее и решительнее, пока владения турок в Европе лишены защитников. Император Иоанн Палеолог действует, сообразуясь с общим планом. И, наконец, Искандер-бек, непримиримый враг султана, идет на соединение с королем Владиславом, он идет через Сербию, король которой Юрий Бранкович, конечно, будет союзником короля, потому что своим спасением обязан Гуниаду, и в короткое время соединится с поляками, венграми и румынами. Что ты скажешь на это?

— Я скажу, что король, заключив мир с султаном, не должен был подавать дурной пример нарушения договоров, что кардинал Чезарини не стоит на высоте христианской истины, если требует нарушения клятвы — все эти преступления решительно унижают звание воинов христианства…