День независимости - Ричард Форд

Наверное, лучше было подождать в толпе, когда расчистится путь к дверям, а не пытаться ухватить еще один шанс хорошо провести время, не порождать в сыне плоскостопое чувство ничегонеделания – впрочем, приведшее нас к согласию относительно того, что я, может быть, и не был с ним жесток. (Я всегда верил, что слова способны улучшить почти все на свете и что все на свете заслуживает улучшения. Но для этого все-таки требуются слова.)

– В моем возрасте жизнь состоит из полугодовых циклов, – со взрослой рассудительностью сообщает Пол. Обе команды уже толкутся у боковых линий, словно ожидая, когда совершится нечто значительное – то, за что они заплатили приличные деньги. – Скорее всего, к Рождеству я стану совсем другим. У взрослых эта проблема отсутствует.

– Зато хватает других, – говорю я.

– Например? – Он оглядывается на меня.

– Наши циклы намного длиннее.

– Ну да, – говорит он, – а под конец их вы загибаетесь.

Я едва не произношу: «Если не хуже». Но такие слова вернули бы его к новому перебору – Мистер Тоби, покойный брат, электрический стул, отравление мышьяком, газовая камера, – к поискам чего-то нового и ужасного, что можно будет сначала обратить для себя в наваждение, а после вышучивать. И потому я молчу. Подозреваю, что выражение моего лица сулит некую шуточку насчет смерти, и это тоже немного уязвляет меня. Но, повторюсь, я уже сказал все, что знаю.

Я снова слышу каллиопу, негромко играющую «Вниз по реке Суони». Наше маленькое бейсбольное поле отдает теперь чем-то располагающим к лени, меланхолически карнавальным. Обращенный на меня взгляд Пола, не услышавшего ответа, коего он ждал, становится проницательно понимающим, уголки рта подергиваются, как будто сыну известна некая тайна, но я-то знаю – ничего ему не известно.

– Ну что, пошли назад? – говорю я, оставив смерть не обсужденной.

– Что делают здесь эти мужики? – спрашивает Пол, глядя на игровое поле так, словно только сейчас заметил его.

– Развлекаются, – отвечаю я. – Разве не видно?

– Видно, что они бездельничают.

– Именно так взрослые люди и развлекаются. Они же отлично проводят время. А это до того легко, что им и усилий никаких прилагать не приходится.

И мы уходим. Пол идет впереди, по проходу за спинами жен, спускается по бетонным ступеням к туннелю, а я в последний раз окидываю любовным взглядом мирное поле, людей, стоящих по его краям – все еще покомандно, как будто они собираются начать игру.

Мы выходим из темного туннеля на солнечную парковку, с которой звуки каллиопы кажутся почему-то более далекими. По Главной снуют машины. Я уверен: «Зал славы» открыт, утренний кризис разрешился.

Мальчишки оставили тренажеры; металлические биты стоят, прислоненные к ограде, все три «клетки» пусты и завлекательны.

– Может, отобьем по паре мячей, ты как? – говорю я Полу. Я не в лучшей моей форме, но неожиданно ощущаю готовность сделать нечто существенное.

Пол издали приглядывается к тренажерам, громоздкие ступни его теперь вывернуты наружу, и выглядит он косолапым, самым что ни на есть неспортивным, косным и вялым мальчишкой.

– Давай, будешь за тренера.

Может, Пол и издает тоненькое двойное ииик или тайком гавкает. Но за мной он идет.

Совершенно как воспитатель военного лагеря, я подвожу его к тренажерам. Чтобы попасть в клетки, надо опустить в щель пятьдесят центов, а изнутри они затянуты зеленой сеткой, дабы летящие мячи не калечили людей и технику – большие темно-зеленые индустриального обличил кубические устройства, куда мячи подаются из пластикового загрузчика по цепной трансмиссии, в конце которой с большой скоростью вращаются резиновые покрышки, в противоположных направлениях, выбрасывая падающие между ними мячи. Вокруг развешены плакаты, напоминающие о необходимости надевать шлем, защитные очки и перчатки, закрывать двери тренажерных клеток, входить в них по одному, держать малых детей, животных, бутылки и все хрупкое – включая инвалидов в колясках – снаружи, а если вам эти предупреждения убедительными не кажутся, вы подвергаете себя немалому риску (кто бы сомневался).

Три прислоненные к ограде металлические биты одинаково коротковаты, слишком легки, их обмотанные тесьмой ручки слишком тонки. Я велю Полу постоять в сторонке, пока я буду «опробовать» одну из них, выставляю ее перед собой, точно рыцарский меч, пробегаюсь взглядом по ее голубоватой рукояти (как делал давным-давно, когда играл в военной школе) и зачем-то покачиваю ею. Стоя боком к Полу – фотоаппарат все еще висит у меня на плече, – я отвожу биту за ухо, принимая естественную по ощущениям позу (присогнутые колени слегка сведены) Стэна Мюзиэла, и обращаю взгляд к сыну, как будто он – Джим Лонборг, пинчраннер «Бостонских Носков», готовый отклониться назад, запустить в меня мячом и сорваться с места.

– Вот так стоял Стэн «Мэн», – говорю я поверх моего левого локтя, полуприкрыв глаза. И наношу по воздуху бестолковый удар, который и самому мне кажется корявым и нелепым. Я понимаю, что утратил необходимую связь между движениями плеч и запястий, и потому моя бита, если и попадет по мячу, то лишь пришлепнет его с силой, которой не хватит и для того, чтобы выбросить яблоко из телефонной будки, а выглядеть я буду при этом совершенно по-женски.

– Это вот так Стэн и бил? – спрашивает Пол.

– Ага, и мяч улетал на охеренную милю, – отвечаю я. С «Поля Даблдэя» доносится дружный вопль: «Попал, попал!» – и, обернувшись, я вижу в небе над покинутой нами пять минут назад трибуной белые мячи – два, нет, три сразу, – которые предстоит поймать неведомому кетчеру.

Каждый тренажер снабжен табличкой, образно описывающей скорость производимых им бросков: «Дино-Экспресс» (75 миль/час), «Младший брат» (65 миль/час), «Лига посиделок» (55 миль/час). Я решаю испытать мое мастерство в «Дино-Экспрессе», вручаю Полу камеру и два четвертака, а шлемы оставляю висеть на ограде. Вступаю в тренажер, закрываю дверь, подхожу к «дому» и, вглядываясь в пакостную зеленую машинку, нахожу прочную опору для ноги на расстоянии в длину биты от угла требуемой правилами резиновой «пластины», помещенной между двумя неряшливыми, прямоугольными подушечками синтетического дерна, – попытка создать впечатление настоящего поля. И, снова встав в позу Мюзиэла, примеряюсь, медленно провожу битой по моей предположительной страйк-зоне, покрепче сжимаю ручку, поворачиваю биту так и этак, помещаю носки парусиновых туфель прямо под центральным флагом (другое дело, что никакого флага тут нет, только метательная машина и защитная сетка, за которой висит табличка «Хоумран»). Я делаю вдох, выдох, еще раз осторожно вытягиваю биту над «пластиной» и медленно возвращаю ее назад.

– Сколько времени? – спрашивает Пол.

– Десять. В бейсболе нет времени.

Я оглядываюсь на него через плечо, сквозь проволочные ромбы сетки. Пол смотрит в небо, потом опускает взгляд к проходу под трибуной, из которого выступают под солнечный свет несколько счастливых, беззаботных псевдоигроков с их моложавого вида женами; руки в перчатках лежат на мягких плечах, бейсболки повернуты козырьками вбок, все они готовы к пиву, сарделькам и обмену анекдотами, а там уж можно будет и с Бостоном поиграть.

– Мы вроде бы в другое место идти собирались, так? – говорит Пол, переводя взгляд на меня. – В какой-то «Зал славы», нет?

– Да успеешь ты туда, – говорю я. – Поверь мне.

Я опять принимаю положенную позу, уравновешиваю тело, расслабляюсь. А затем говорю Полу: «Опусти в ящик монеты», что он и делает, однако машина мирно молчит, словно излучая терпеливую человеческую имманентность, впрочем, помолчав несколько секунд, она начинает низко гудеть, и наверху ее загорается не замеченная мной до сей поры красная лампочка, а наполненный мячами пластмассовый загрузчик принимается вибрировать. Других знаков того, что она решила заняться делом, машина не подает, а я неотрывно смотрю на черные резиновые покрышки, остающиеся пока неподвижными.

– Это те латиносы все тут переломали, – говорит за моей спиной Пол. – Ты только зря деньги потратил.

– Не думаю, – отвечаю я, сохраняя принятую мной позу и уравновешенность. Я по-прежнему спокоен, бита отведена назад, взгляд направлен на машину. Мои ладони и пальцы сжимают обмотанную тесьмой ручку, плечи напряжены, я чувствую, что запястья начинают слегка отгибаться назад, совсем как у Стэна, но и это представляется мне необходимым, чтобы приподнять биту, а затем опустить ее в плоскость полета мяча – достаточно быстро, иначе мой удар окажется женским шлепком. Я слышу, как кто-то кричит: «Посмотрите на этого мудака!» – и, не удержавшись, быстро оглядываюсь – посмотреть, кто это меня так аттестовал, но тут же перевожу взгляд на машину, однако ничего, указывающего на близость подачи, пока не происходит.