День независимости - Ричард Форд

Пол, однако ж, не понимает, как отнестись к чужому несогласию с чем-то, он привычен лишь к своему.

– Ну ладно, и что нам теперь делать – ждать? – спрашивает он и скрещивает, точно старая мегера, руки.

Потенциальные посетители «Зала славы» проходят мимо нас, но останавливаются, чтобы понаблюдать за представлением. Несколько куперстаунских полицейских стоят на другой стороне Главной улицы – пара громоздких мужчин и пара маленьких, смахивающих на терьеров женщин в голубых рубашках, – стоят, заложив большие пальцы за ремни, явно получая удовольствие от происходящего и время от времени указывая друг дружке на кого-то, кажущегося им особенно комичным.

– По моему опыту, протесты никогда много времени не занимают, – говорю я.

Пол ничего не отвечает, только кривится, поднимает к лицу ладонь и мягко, но основательно прикусывает бородавку. Ему происходящее не нравится, а владевший им с утра настрой хорошего ребенка испарился, точно роса.

– А обойти их никак нельзя? – спрашивает он, смакуя собственную плоть и кровь.

Никто, отмечаю я, сквозь цепочки демонстрантов не прорывается, даже и не пробует. Большинство зевак выглядят позабавленными, некоторые заговаривают с протестующими или фотографируют их. Ничего особенно серьезного.

– Они хотят задержать нас ненадолго, а потом пропустить. Им просто нужно высказаться.

– По-моему, копам следует их забрать. – Пол подчеркивает это заявление коротким горловым ииик и недовольной гримасой. Ясно, что он проводит в обществе Чарли больше, чем то полезно для его здоровья, времени, отчего отношение Пола к правам человека уже начало отдавать бульдозерным нахрапом: увидев, как во вращающейся двери «Университетского клуба» бьется в эпилептическом припадке слепой нищий, вы, черт дери, находите способ проскочить сквозь нее, чтобы вовремя поспеть на шестидесятую с чем-то утешительную партию вашего бильярдного турнира. Я могу с легкостью построить мудрую аналогию с ранними днями нашей страны, когда законное недовольство людей попросту игнорировалось и это привело к кризису, да только Пола она оставит безразличным. А вот я готов с уважением отнестись к этим демонстрантам, даже не зная сути их протеста. На то немногое, что мы надеемся сделать сегодня, времени у нас пока хватает.

– Давай прогуляемся, – говорю я и кладу, как самый настоящий папаша, ладонь на плечо моего сына, и мы направляемся по людной Главной улице в сторону куперстаунской пожарно-спасательной станции, на подъездной дорожке которой выставлены по случаю воскресенья поблескивающие желтые машины, а за поднятой гаражной дверью виднеются одетые в форму пожарники и санитары, которые смотрят по телевизору «Завтрак в Уимблдоне».

Машины прихожан и несколько туристических трамвайчиков сбиваются в шумную пробку, следовавшие за ними водители сигналят и сердито высовываются в окна, дабы выяснить, что происходит. Пола, вижу я, и задержка, и сутолока расстраивают всерьез, нужно побыстрее убраться отсюда, иначе все кончится новой нашей ссорой. И я веду его по тротуару навстречу основному потоку прохожих, мимо витрин, в которых выставлены спортивные принадлежности и коллекционные карточки, мимо двух открывшихся с утра пораньше пивных, где идет безостановочный показ заснятых в сороковые годы игр Мировой серии, мимо кинотеатра и замеченной мною вчера непритязательной риелторской конторы с выставленными в окне броскими цветными фотографиями. Куда мы направляемся, я не знаю. И неожиданно, когда мы пересекаем боковую улочку, в солнечном конце ее, слева от нас, обнаруживается «Поле Даблдэя», густо-зеленое, кажущееся в утреннем свете миниатюрным, – идеальное место для бейсбола и наблюдения за ним (и для того, чтобы отвлечь внимание вашего раздражительного сына). Где-то поблизости каллиопа начинает, словно по условному сигналу, играть «Отведи меня на матч», – похоже, за нашим бесцельным блужданием кто-то следит.

– Его что, для Малой лиги построили? – спрашивает Пол, все еще разочарованный и мрачный, сокрушенный не-удавшейся попыткой попасть в «Зал славы» с первого же захода, даром что мы очень скоро окажемся там и увидим все его чудеса: обойдем экспонаты, побродим по павильонам, осмотрим сделанный на заказ номерной знак машины Луи Герига, настоящую перчатку Уилли Мейса, нарисованную Тедом Уильямсом страйк-зону и выпущенную в Объединенных Эмиратах бейсбольную марку, посмеемся, глядя, как Бад и Лу разыгрывают скетч «Кто на первой?» (в который раз), – в общем, проделаем все, что делали в Спрингфилде, но только намного, намного лучше.

– Это «Поле Даблдэя», – отвечаю я. – О нем много чего говорится в брошюрах, которые я тебе послал. В августе, когда в «Зал славы» вносят новые имена, здесь происходит показательный матч.

Я пытаюсь сообразить, кого занесут в «Зал» через месяц, но в голову мне приходит лишь одно бейсбольное имя – Бейб Рут.

– Вмещает десять тысяч зрителей, построен Администрацией общественных работ в тридцать девятом, когда страна стояла на коленях и правительство помогало людям находить работу, чем неплохо бы заняться и нынешнему.

Пол, однако ж, смотрит в сторону трех устроенных под стеной трибуны общедоступных тренажеров, откуда до нас только что донеслось «пойнк», с каким открывается бутылка «коки», – это алюминиевая бита встретилась с мячом. Невысокий чернокожий мальчик стоит там на одной из «пластин» в характерной позе Джо Моргана, готовясь к новому, сокрушительному удару. Мне и, не сомневаюсь, Полу приходит в голову, что перед нами все тот же нью-гэмпширский м-р Баскетбол, превзошедший всех еще в одном виде спорта и в другом городе, и что он со своим папой совершает такое же, как наше, благонамеренное путешествие отца с сыном, только удовольствия они получают гораздо больше. Впрочем, здесь он обратился в м-ра Бейсбола.

Разумеется, все не так. У этого парнишки имеются приятели, белые и черные, они висят снаружи на сетке, которой ограждена тренажерная площадка, по-товарищески осыпая его насмешками и руганью, уговаривая промазать, дать им возможность выскочить на площадку и показать настоящий класс. Одного из них, костлявого и сутуловатого, я заметил вчера среди шпаны, игравшей в соке, той, которую потом в моих фантазиях Пол угощал жареной картошкой и гамбургерами. Сейчас-то я вижу, что эти ребята заметно старше Пола, вряд ли он смог бы найти с ними общий язык (если, конечно, они не общаются посредством лая).

Мы проходим по неторопливо расширяющейся улочке до раскинувшейся за старыми кирпичными домами Главной улицы парковки «Поля Даблдэя», где несколько мужчин (моих лет) в новенькой на вид форме игроков Большой лиги вылезают с перчатками и битами в руках из машин и, громко стуча бутсами, направляются к пробитому в открытой трибуне туннелю – торопливо, словно боясь не поспеть к началу игры. Форма на них от двух разных команд – ярко-желтая и неаппетитно зеленая «Окленд А» и более консервативная красно-бело-синяя «Смельчаков Атланты». Я пытаюсь найти номер или лицо, которые мог запомнить в годы, проведенные в ложе прессы, кого-нибудь, кому польстила бы моя памятливость, но ничего знакомого не вижу.

У двух проходящих мимо нас игроков «А» – на спинах их вышито «Р. Бегцос» и «Дж. Бергман» – имеются изрядных размеров зобы (достопримечательность штата Милуоки) и зады, внушающие опасение, что штаны их того и гляди лопнут; оба навряд ли могли играть в бейсбол на моей памяти.

– Я в недоумении, – говорит Пол. Собственный его вид не многим лучше, чем у Бергмана и Бегцоса.

– Заглянуть сюда – важная часть любого посещения Куперстауна. – Я направляюсь вслед за игроками к туннелю. – Считается, что это место приносит удачу.

(Выдумал, конечно, прямо на месте. Однако радостное настроение Пола выгорело, точно эфир, и мне снова приходится возвращаться к практическим мерам по сдерживанию конфликта, которые позволят нам провести последние совместные часы как миролюбивым врагам.)

– Мне еще нужно на поезд поспеть, – говорит он, плетясь за мной.

– Поспеешь, – обещаю я, также подрастерявший миролюбивость. – У меня тоже на сегодня планы имеются.

Пройдя до конца туннеля, мы можем либо выйти прямо на поле, к игрокам, либо повернуть и забраться по крутым бетонным ступенькам на трибуну. Пол сворачивает к лестнице, словно предупрежденный кем-то о поджидающей его на поле опасности. А я уступаю искушению пройти несколько ярдов под открытым небом, пересечь пограничную полоску гравия и постоять на траве, где две команды, поддельные «Смельчаки» и поддельные «А», изображают броски и ловлю мяча, разминая затекшие, ноющие сочленения. Шлепки перчаток, пощелкивания бит, плывущие в воздухе крики: «Я бы поймал его, если б увидел», или «Моя нога больше не сгибается в эту сторону», или «Атас, атас, атас!»

Глядя в синее небо, я прохожу достаточно далеко, добираюсь до ограды правого поля, на которой выведено число «312», и вижу ряды дешевых мест на трибуне, и верхушки деревьев, и очертания кровель соседних домов, а в вышине – вращающийся, словно тарелка радара, знак «МОБИЛ». Грузные мужчины в спортивной форме, но без бейсболок сидят в траве под штакетником или лежат на спине, глядя вверх, впитывая в себя мгновения свободы, беззаботности, неприметности. Что все это значит, я никакого понятия не имею, знаю лишь, что счастлив был бы стать хоть на миг одним из них – имеющим форму и не имеющим сына.