Утопия на марше. История Коминтерна в лицах - Александр Юрьевич Ватлин

Письмо Л. Д. Троцкого в Политбюро с критикой «организационной диктатуры РКП над Интернационалом и международными профсоюзами»

6 октября 1920

[РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 109. Д. 122. Л. 1–2]

Внимательно следивший за зарубежной прессой, Троцкий уже осенью 1920 года обращал внимание своих коллег по Политбюро ЦК РКП(б) на то, что «организационная гегемония русской партии, иногда довольно неуклюжая и выпячивающаяся», с успехом используется противниками для дискредитации деятельности Коминтерна. Не ставя под вопрос принципы жесткого централизма и идейный приоритет большевизма, он предлагал «устранить все приемы и методы, которые истолковываются как организационное закрепление диктатуры РКП в международном масштабе»[932].

Что имел в виду Троцкий? Речь шла прежде всего об административном воздействии на ту или иную компартию путем рассылки жестких директив и комиссарских инспекций из Москвы. Иностранные коммунисты изначально рассматривались не как равные товарищи по борьбе, а как ученики, которым еще предстоит дорасти до уровня партии, одержавшей победу в России. Так, говоря о лидерах итальянской компартии, Ленин отмечал: «…они неопытны, глупят… Надо учить, учить и учить их работать, как работали большевики…»[933]

Во-вторых, имелась в виду финансовая поддержка большевиками зарубежных компартий. Она распределялась негласно, без определения реальных потребностей и принятия официальных решений. Первоначально курьеры Коминтерна получали драгоценности в Государственном хранилище по запискам Секретариата ЦК РКП(б) и отправлялись с ними за рубеж, позже в иностранных банках заводились секретные счета и образовывались особые фонды. И Ленин, и Зиновьев, как это было показано в предыдущих очерках, метали громы и молнии по поводу «злоупотреблений» в этой сфере, но ни один из них не поставил под вопрос саму практику такого субсидирования.

И в-третьих — кадровые назначения. Иногда это было прямое смещение неугодных лидеров, иногда — поддержание неустойчивого равновесия в руководстве отдельных партий, «перманентной склоки», как выражались ее участники. Каждый из них искал расположения в Москве, обрастал клиентами и покровителями в «генеральном штабе мировой революции». В результате складывались двойные каналы информации о положении дел в отдельных партиях, вносившие сумбур в «вертикаль» коминтерновской власти. И в данном случае практика «назначенчества» из Москвы не ставилась под сомнение ни одним из лидеров Коминтерна.

Лев Троцкий, адресовавший приведенные выше строки членам Политбюро, опирался на репортажи немецких и французских газет и делал следующий вывод: «Коммунистические организации в других странах уже достаточно сильны, чтобы не чувствовать младенческой потребности держаться за полу нашей партии, и в то же время еще слишком слабы, чтобы не бояться травли [буржуазной прессы], бьющей на национальное самолюбие рабочих». Лозунг помощи Москве, брошенный Коминтерном в их адрес, вполне справедлив. Но «лозунг этот ни в коем случае не может означать для сознательных рабочих других стран признания нашей организационной диктатуры над Интернационалом и международными профсоюзами»[934]. Трудно увидеть в этом предложении альтернативную концепцию коммунистического движения, но очевидно, что в 1920 году перед ним открывался целый спектр путей дальнейшего развития. Решения Второго конгресса Коминтерна отвергли многие из возможных вариантов, но еще не привели коммунистов в исторический тупик полного подчинения линии «русских товарищей».

4.2. Ставка на красноармейский штык

То, что диктатура большевиков имеет «всемирный замах», Троцкий показал уже в Бресте в начале 1918 года, когда отказался подписывать мирный договор, ставивший значительную территорию Российской империи под контроль германской военщины. Его формула «ни мира, ни войны» подразумевала, что европейский, и прежде всего немецкий, рабочий класс, увидев, в каком бедственном положении оказалась Советская Россия, поднимется на ее защиту и сметет политические режимы, стоящие на страже интересов буржуазии. Практическое применение этой формулы обернулось наступлением германских войск на Петроград и гораздо более суровыми условиями мира, подписанного в Бресте 3 марта 1918 года.

Впрочем, ошибочный шаг не был поставлен в вину лично Троцкому — данный факт свидетельствовал о том, что подобные настроения и надежды разделяли многие его соратники (не всегда высказывая их вслух). Так или иначе, вскоре он сменил свое амплуа, оставив Наркомат иностранных дел на попечение своего заместителя Чичерина, Троцкий возглавил военное ведомство Советской России. В стране разгоралась Гражданская война, и он принял на себя задачу создания революционной Красной армии.

Нарком военных дел появился на Учредительном конгрессе Коминтерна в первый и последний день его работы, когда и был запечатлен на знаменитой коллективной фотографии[935]. Свой доклад о Красной армии он завершил словами: «Если пробьет час и наши западные братья призовут нас на помощь, мы ответим: „Мы здесь, мы за это время научились владеть оружием, мы готовы бороться и умирать за мировую революцию!“»[936]

Вернувшись впоследствии в гущу военных событий, Троцкий ни на минуту не забывал о том, что написал в манифесте новой международной организации, который сам и огласил в последний день работы конгресса 6 марта 1919 года: «Сократить эпоху переживаемого кризиса возможно только мерами пролетарской диктатуры, которая не озирается на прошлое, не считается ни с наследственными привилегиями, ни в правами собственности, исходит из потребностей спасения голодающих масс, мобилизует в этих целях все средства и силы, вводит всеобщую трудовую повинность, устанавливает режим трудовой дисциплины, чтобы таким путем в течение нескольких лет не только залечить зияющие раны, нанесенные войной, но и поднять человечество на новую, еще небывалую высоту»[937].

В этих словах, как и во всем манифесте, практически не было отсылок к опыту Советской России. Зато были названы срок всемирной победы — несколько лет и ее география — с Запада на Восток. Прошло всего несколько месяцев, и Троцкому пришлось задуматься об изменении маршрута мировой пролетарской революции — теперь ее зарево должно было загореться там же, где восходит солнце. Военные неудачи и поражение советских республик в Венгрии и Баварии заставили его признать очевидное: «…англо-французский милитаризм сохранит еще некоторую долю живучести и силы, и наша Красная армия на арене европейских путей мировой политики окажется довольно скромной величиной не только для наступления, но и для обороны.

В этих условиях мелкие белогвардейские страны на западной окраине могут создать для нас до поры до времени „прикрытие“. Иначе представляется положение, если мы станем лицом к востоку… Нет никакого сомнения, что на азиатских полях мировой политики наша Красная армия является несравненно более значительной силой, чем на полях европейских. Перед нами здесь открывается несомненная возможность не только длительного выжидания того, как развернутся события в Евпрое, но и активности по азиатским линиям. Дорога на Индию может оказаться для нас в данный момент более проходимой и более