Утопия на марше. История Коминтерна в лицах - Александр Юрьевич Ватлин

7 августа 1920

[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 2. Д. 190. Л. 1]

Точка зрения наркомвоенмора нашла поддержку наркоминдела. Чичерин бил тревогу, утверждая, что продолжение военных действий в регионе окончательно рассорит Москву и с Лондоном, и с Тегераном, хотя его заместитель Л. М. Карахан рассуждал иначе: следует усилить военную операцию, «ибо она дает немедленный эффект и наносит Англии удар, который докажет, что мы ставим нашу агрессию на Востоке в прямую зависимость от политики Англии по отношению к нам: на удар отвечаем ударом»[960]. В таком же ключе выступал и С. Орджоникидзе, координировавший действия Красной армии в Закавказье. В Коминтерне также были недовольны самодеятельностью персидских коммунистов, игнорировавших установки Второго конгресса на сплочение национально-освободительного фронта, в который должны были войти и представители буржуазных партий той или иной страны.

Сдача Решта, враждебное отношение к повстанцам местного населения и пленение нескольких красноармейцев шахскими войсками, вызвавшее волну дипломатических протестов, поставили крест на судьбе Гилянской республики. 5 апреля Чичерин настаивал в письме Орджоникидзе: «…не допускайте ни в коем случае новой авантюры»[961]. Однако последний продолжал идти напролом, рассчитывая на то, что в случае успеха его подопечных сработает принцип «победителей не судят». Но чуда не случилось. Последние активисты Гиляна в октябре 1921 года были эвакуированы в Советский Азербайджан. Эсханулла-хан, сменивший Кучук-хана на посту лидера повстанческих отрядов, до конца 1920-х годов проживал в Москве и находился в стратегическом резерве Коминтерна, неоднократно требуя направить его в Персию для организации новой революции.

Поражение в войне с Польшей и провал «застенчивой интервенции» на Востоке отодвинули на второй план идею подталкивания мировой революции красноармейским штыком, однако не сдало ее в архив. Троцкий отметил соответствующие места донесения Виктора Коппа от 6 ноября 1920 года, когда Германия и Польша находились в шаге от военного конфликта вокруг Верхней Силезии, где по решению Парижской конференции должен был пройти плебисцит о принадлежности региона той или иной стране. Советский посланник в Берлине писал: «С точки зрения революции в Германии я считаю этот конфликт, даже в том случае, если он начнется под знаменем германского национализма, толчком, который сдвинет с мертвой точки германскую революцию. Немецким коммунистам нет никакого смысла выступить против этой войны в момент ее объявления. Я считал бы самой правильной тактикой — воспользоваться этой войной для вооружения рабочих, и только во втором фазисе ее, когда она осложнится интервенцией Франции, поставить себе, как непосредственную цель, низвержение буржуазного правительства и захват власти»[962].

Копп призывал Троцкого готовить Красную армию к тому, чтобы в нужный момент вмешаться в ход событий и новым наступлением добить буржуазную Польшу. Его приверженность настроениям «бури и натиска» была одной из причин того, что германский МИД в 1921 году отказался признать кандидатуру Коппа в качестве будущего полпреда Советской России. Им стал Николай Крестинский, являвшийся одним из «левых коммунистов» во время брестских переговоров, а затем ставший секретарем ЦК РКП(б). Его назначение в Берлин было сюрпризом только для непосвященных в кухню внутрипартийной борьбы — верный соратник Троцкого, Крестинский лишился своих постов по итогам дискуссии о профсоюзах. Он стал одним из первых партийных лидеров в истории большевиков, которого отправили в дипломатическую ссылку.

После завершения Гражданской войны Троцкий охладел к революционному потенциалу «красноармейского штыка». Он стал сторониться военных авантюр, которые находили поддержку остальных членов Политбюро. Так, 23 апреля 1921 года этот орган в отсутствие Троцкого принял решение о выделении значительной суммы денег опальному турецкому лидеру Энвер-паше (в годы мировой войны он являлся фактическим главнокомандующим османской армии) и неназванному «тов. Е.» для подрывной работы в Турции[963]. Последний обещал использовать находившиеся в окрестностях Константинополя части врангелевской армии, эвакуированные из Крыма, для захвата этого города и передачи его турецким революционерам пантюркистского толка.

Непродуманное решение соратников, готовых на все ради ослабления позиций западных держав у границ Советской России, вызвало оправданное, хотя и запоздалое возмущение Троцкого. Очевидно, что «тов. Е.» являлся бывшим белым офицером, который был либо перевербован после пленения, либо выступал в роли «инициативника». Создатель Красной армии прекрасно отдавал себе отчет в том, чем обернется для большевиков подобная попытка, и фактически наложил на нее вето: «Предприятие считаю авантюрой, 95 шансов на провал даже в случае временного успеха», а в случае очевидной неудачи нас ждет «невероятный международный позор»[964].

Постепенно отходя от военных дел, наш герой обрел вкус к коминтерновской работе, приняв на себя роль «корректировщика огня». Вместе с Лениным он поддержал Открытое письмо КПГ, увидев его смысл в том, чтобы «использовать переживаемый период как для упрочения своей организации, так и для систематической раскачки рабочих масс с целью прорыва создавшегося неустойчивого равновесия»[965]. Плечом к плечу два вождя стояли на «крайне правом фланге» Третьего конгресса Коминтерна, резко выступив против левацкой теории наступления и дав установку на завоевание зарубежными компартиями массового влияния[966].

Характерной чертой политической работы Троцкого было внимание к мелочам, которые в тот или иной момент могли привести к серьезным и неблагоприятным для партии и Коминтерна последствиям. Накануне открытия конгресса он сообщал Ленину: «Приезжающие делегаты попадают в отчаянное положение. Несмотря на то, что ждали тысячу человек, а приехало около трехсот, делегатов помещают по 8–10 человек в одну комнату. Они лишены самых минимальных жизненных удобств»[967]. Ситуация, когда бюрократическая неразбериха и нерасторопность хозяев перечеркнули позитивные надежды нескольких делегатов, случилась и на предыдущем конгрессе[968]. Повторение скандальной ситуации грозило разоблачением светлого образа Советской России как «рая для трудящихся», который разбивался о бытовую неустроенность прибывавших в нее иностранцев.

Мы не случайно посвятили особый раздел военной составляющей деятельности нашего героя — это был его звездный час. Опыт и методы воздействия, которые он приобрел в годы Гражданской войны, продолжали определять его образ действий в последующие годы, хотя время требовало иных подходов и не в последнюю очередь — идеологического разоружения. Второй том самой известной биографии Троцкого, написанной Исааком Дойчером более полувека назад, озаглавлен «Безоружный пророк», хотя в английском оригинале он звучит гораздо точнее: «Разоруженный пророк». Наверное, оптимальным было бы определение «пророк, не желавший сложить оружие», но издателям книги на русском языке оно, вероятно, показалось слишком громоздким.

Не прибегая к резким характеристикам, Дойчер показал, что окончание Гражданской войны в стране (включая сюда кронштадтское восстание и антоновщину) лишило его героя, подобно рыбе, выброшенной на берег, привычной среды обитания. И в нее ему уже не суждено было вернуться.