Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Но личная предприимчивость и княжеское покровительство имели пределы. Фаворитизм – явление, сопровождающее все монархические режимы в истории человечества. Однако из истории также хорошо известно, что те, кто уже имеют власть и, тем более, считают, что они пользуются ею на законных основаниях, не хотят делиться ею с «выскочками»[1061]. В статье ПВЛ 6601 (1093) г. мы видели столкновение интересов разных групп внутри знати – «первая дружина» и некие «уные» в окружении князя Всеволода Ярославича, «смыслении бояре» во главе с Янем Вышатичем и люди, пришедшие в Киев со Святополком из Турова. Те, кто успел укорениться в среде киевской знати и вкусить власть, недовольны возвышением новых элементов и сопротивляются. И симпатии летописцев скорее на стороне «старых» элементов, а не «новых». Справедливо пишет Б. Н. Флоря в связи с этими летописными данными, ссылаясь на аналогии в более позднее время: с приходом новых людей «неизбежно должен был вставать вопрос о распределении посадничеств, о том, кому, местным или пришлым достанутся наиболее богатые и доходные кормления»[1062].

Один пример из середины XII в. показывает, что покровительство князя далеко не всегда могло решить вопрос о принадлежности того или иного лица к боярству. Согласно «Киевскому своду конца XII в., в 1167 г. Владимир Мстиславич, тогда князь владимиро-волынский, «переступи крестъ» своему племяннику Мстиславу Изяславичу, занявшему киевский престол. Сам имея права и виды на киевское княжение, Владимир Мстиславич не хотел отказываться от борьбы за него и сговорился против племянника с берендичами, подчинявшимися Киеву. Заручившись их поддержкой, князь обратился к своим боярам: «посла к Рагуилови Добрыничю и къ Михалеви и къ Завидови, являя имъ думу свою», – однако, те отказались участвовать в его замыслах: «и рекоша ему дружина его: а собѣ еси, кн(я)же, замыслилъ, а не ѣдем по тобѣ, мы того не вѣдали». Разгневавшись на них, князь решил произвести в бояр своих «детских», то есть слуг: «реч(е), възрѣвъ на дѣцкыя: а се будуть мои бояре». Но затем летопись сообщает о полном провале планов Владимира. В частности, поддержать его отказались, в конце концов, и берендечи, узнав, что он не сумел привлечь на свою сторону других князей, и увидев, что он ездит «одинъ и без мужи своих»[1063]. Без бояр князь оказывается бессилен, а одним своим повелением превратить своих слуг в бояр он не может. Очевидно, для приобретения боярского статуса в данном случае княжеской протекции оказалось недостаточно, и вся эта история показала, что доступ в ряды боярства был позволен далеко не каждому, кто бы его ни поддерживал.

Представления о том, что знатность является привилегией немногих и приобретение её не может произойти одним лишь княжеским указом, подразумевают наследственность статуса, которая противостоит социальной мобильности. К сожалению, наши возможности судить о складывании наследственности в среде боярства очень ограничены. Источники, доступные для домонгольского времени, не позволяют проследить судьбы каких-то родов на протяжении хотя бы нескольких поколений– даже боярских, не говоря уж о других социальных группах. Практически всё, чем мы располагаем, – это обрывочные упоминания в летописях и некоторых других источниках разных лиц, и как самих этих лиц, так и (тем более) родственные связи между ними очень трудно идентифицировать. Пересмотр этих упоминаний, предпринятый в другом исследовании, показал, что наследственность в принадлежности к боярству была уже в XI в. Так, летописец XI в. ссылался на сына Свенельда Мьстишу как на человека, известного его современникам и, очевидно, сохранившего высокое положение своего отца. Важнейшие государственные должности наследуют Константин Добрынич от своего отца и Янь Вышатич от своего (его отец Вышата был воеводой при Ярославе)[1064].

Однако надёжно установить хотя бы один случай наследственности на протяжении более чем двух поколений в XI в. не удаётся. Боярские роды, представители которых упоминаются на протяжении трёх-четырёх поколений, фиксируются только в XII–XIII вв. Вероятно, всё-таки в XI в. ротация внутри элиты и, в частности, в среде знати была сильнее, чем позднее, и княжеская воля значила больше. Во всяком случае, именно такую ситуацию надо скорее предполагать из известных нам условий того времени: и наличие специальных военных контингентов в распоряжении князя, и постоянный приток наёмников (скандинавы при Ярославе), и военные предприятия широкого размаха, а значит, с большими людскими потерями (ещё в 1043 г. был предпринят масштабный поход на Византию, крупными были столкновения с печенегами, а позднее с половцами). В этих условиях боярам, возможно, труднее давалась такая самостоятельность, какую показали бояре Владимира Мстиславича, отказавшись поддержать его в 1167 г. Но сущность проявившихся в этом эпизоде условно-договорных отношений, которые связывали князя и бояр и которые подразумевали самоценность боярского статуса, надо, без сомнения, возводить к XI в.

Конечно, применительно к домонгольскому времени можно говорить только о фактической наследственности, то есть такой, которая складывалась практическим, бытовым путём, но не была закреплена юридическими документами. Именно об этом говорят те определения статуса человека для установления штрафа, которые цитировались выше – «по пути», «по муже смотря» и т. п. В них не юридическая норма определяет положение человека, а наоборот – фактическое (бытовое) положение человека становится определяющим для судебного решения. Фактическое же положение знатного человека предполагало, как мы видели, наличие не одного, а ряда признаков. И нет оснований выдвигать только один какой-то решающий фактор в определении боярского статуса – например, служба князю или «лидерство» в «местных» общинах.

В современной медиевистике вопрос о разных признаках знати в раннее Средневековье и факторах, определявших принадлежность к ней, довольно активно обсуждается в последние десятилетия. Однако вопрос этот ставится теперь иначе, чем в историографии XIX в. С одной стороны, понятие знать тесно связывается с господством над другими людьми и политическим доминированием, а имущественное расслоение рассматривается как признак, позволяющий говорить лишь о некоей самой элементарной стратификации. С другой стороны, знать рассматривается скорее как более или менее единый слой или класс (без разделений на принципиально разные группы типа «дружинно-служилой» или «местной»), в котором можно выделять разные прослойки в тот или иной момент или в тех или иных конкретно-исторических условиях. Некоторые историки различают представителей знати в зависимости от их происхождения и «карьеры» по двум категориям – знать «по рождению» и «по службе» (нем. Geburtsadel или Geblütsadel и Dienstadel, англ. nobility of birth и nobility of service и т. д.), – но отношения этих двух видов знати мыслятся скорее как конкуренция или взаимодополнение внутри одной политической системы и одного социального слоя[1065]. Можно условно поставить на одну сторону тех, кто получил материальные средства и повышенный статус по наследству, а на другую – тех, кто продвигался благодаря королевскому патронату. Но при этом и те, и другие сделать карьеру всё равно не могли без лично-доверительных отношений с правителем и доступа к власти, а в то же время, как бы ни складывались их личные судьбы, общим для них было вполне естественное («общечеловеческое») желание, получив дары, доходные должности и земли, в конечном счёте обзавестись своим домом и хозяйством, а значит, собственной персоной и в лице своих потомков укрепить своё место в классе знати. Правитель хотел иметь верных людей и надёжных исполнителей его приказов, но за это он должен был их награждать жалованьем и привилегиями, которые сообщали им известную независимость. С другой стороны, родовая знать имела постоянную тенденцию к расширению (хотя бы и просто в силу естественного размножения), некоторые роды мельчали, и их менее удачливые отпрыски либо покидали этот слой, либо должны были выслуживаться перед правителем. Это вело к постоянному взаимодействию и ротации между двумя видами знати, хотя само разделение на эти два вида можно проследить на протяжении веков, пусть и условно, и с временными преобладаниями той или иной стороны[1066].

В силу такой текучести не удивительно, что с течением времени могла меняться и терминология – определения разных видов знати могли менять смысл и постоянно появлялись новые обозначения для лиц из nobility by service, стремившихся к выдвижению благодаря протекции правителя. Так, в англо-саксонской Англии гезитов (gesíťh) сменяют тэны (thegn). Изначально обоими словами обозначались приблизительно одни и те же лица – королевские слуги. Gesíth – более древнее обозначение (VII–IX вв.), оно исчезает тогда, когда складывается землевладельческая знать, а слой людей, зависимых от милостей правителя, стал обозначаться относительно более новым термином thegn (слуга, этимологически родственное древнерусскому тиун). Постепенно тэнами стали называть вообще знатных людей, а ещё позже, к XII в., тэны становятся частью класса рыцарей, для обозначения которых входит в употребление термин knight (родственное с немецким Knecht – слуга)[1067].