Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Для целей данного исследования, в общем, не так важно остановиться на какой-то одной интерпретация 91-й статьи. Главное указать на то, что интерпретация Преснякова в духе теории «княжого права» не может относиться к боярам.

2. Наследственность, фаворитизм, отношения с правителем

Таким образом, умолчание в шкале вир «Русской Правды» о боярстве не может служить свидетельством против того, что оно составляло высший социальный слой в XI в. Бояре были знатью, и нет оснований подвергать сомнению данные нарративных источников. В то же время равнодушие законодательной инициативы по отношению к боярам заставляет лишь догадываться о том, какими социально-правовыми нормами, представлениями или механизмами утверждался и подтверждался на практике боярский статус. В нарративных памятниках можно найти указания на внешние признаки боярства (богатство, власть и пр.), но перед их авторами не стояла, естественно, задача дать ответ на вопрос, как приобретались эти признаки, то есть кто и как становился боярином.

Кто имел право называться боярином и на каких основаниях? К сожалению, данных для решения этого вопроса источники X–XI вв. практически не дают, и приходится ограничиться лишь некоторыми соображениями более или менее общего характера в контексте сравнительно-исторических аналогий. В историографии, как мы видели, влиятельными остаются две теории: «дружинная/служилая» и «общинная/местная». Первая объясняет приобретение боярского статуса только через службу князю, вторая либо вообще не предполагает существования такого статуса в условиях «общинности», либо видит в нём не социально-правовое содержание, а лишь отражение имущественного расслоения ими личных «лидерских» качеств.

На мой взгляд, хотя каждая из двух теорий опирается на реальные факты, в итоге выводы получаются упрощёнными и однобокими. «Бессословности», на которой делает акцент «общинная теория», на Руси в X–XI вв. не было, и о ней можно говорить лишь в том смысле, что статусные позиции в раннее Средневековье приобретались и терялись скорее практическим путём, в силу наличия/отсутствия фактических власти и авторитета, не предполагая обязательного правового оформления (см. выше и во «Введении»). Нельзя не признать действенность такого механизма социального продвижения, как протекция правителя, но с другой стороны, едва ли стоит абсолютизировать его значение. В любом обществе и особенно таком юридически слабо иерархизированном, как раннесредневековое, надо предполагать одновременное действие разных факторов – одни поддерживают социальную мобильность, другие, напротив, укрепляют общественную стратификацию. Причём один и тот же фактор может в разных случаях (условиях) работать и в ту, и в другую сторону – то есть и в пользу статусных разграничений, и в пользу их преодоления или размывания.

Показательны в этом плане данные Жития Феодосия. С одной стороны, они подтверждают наличие в среде боярства двух институтов, совокупное действие которых поддерживают в любом обществе социальные статус и доминирование, – частная собственность и наследство. Поскольку, как только что говорилось, нет никаких оснований предполагать действие какого-либо «древнего права», отрицавшего за боярами «имущественную самостоятельность», надо думать, что бояре, располагая капиталом и имуществом, передавали его своим потомкам, создавая тем самым для детей изначально более выгодные условия и для поддержания социального статуса, и для карьеры. Очевидно, именно это и хотел сделать боярин Иоанн, отец Варлаама, когда пытался отвратить того от пострижения в монахи, – отец видел в сыне своего наследника. Однако, с другой стороны, частнособственнические устремления были не единственным стимулом для поддержания наследственности. Важно, что боярин Иоанн, желая укрепить положение своего потомства, действовал не один, но ему удалось подключить к делу князя. Очевидно, князь не хотел терять человека, который смог бы в будущем ему служить (боярского сына), и готов был поддержать эти устремления своего боярина. Такая поддержка со стороны князя фактически означала, что государственная власть содействовала передаче боярского статуса по наследству. Таким образом, наследственность укреплялась не только вследствие естественного желания передать своё достояние детям, но и в силу служебно-политических интересов княжеской власти.

Но такой «служебный» интерес, наверняка, имели со своей стороны и сами бояре, потому что они хотели передавать своим детям не только имущество и деньги, но и свою должность при дворе. В описании посмертного чуда Феодосия, разбиравшемся выше, говорилось, что некий боярин сначала попал у князя в опалу, а потом, благодаря вмешательству святого, получил обратно своё «место» при дворе. Как хорошо известно из источников позднейшего времени, «место» означало позицию в придворной иерархии, дававшую право занимать определённые должности. Сохранение достигнутого «места» было очень важно для бояр, потому что соответствующие должности как бы резервировались за их детьми, а потеря «места» означала «поруху» роду (в этом и был смысл «местничества»). Это упоминание в описании чуда, приложенном к Житию Феодосия, делает вполне вероятным, что такого рода представления начали складываться уже в XI в.

Из показаний Жития Феодосия ясно видно, что и сам боярский статус зависел не только от богатства, и передача его по наследству подразумевала не только сохранение богатства. «Фактор службы» играл не менее важную роль, чем «фактор имущества». Вместе с тем, не надо думать, что этот «фактор службы» имел всегда однонаправленное действие. В примере с боярином Иоанном он направлен на поддержание достигнутого положения при дворе от поколения к поколению. Однако, в других случаях он действовал ровно в противоположном направлении – то есть усиливая социальную мобильность и ротацию в слое знати. На эти случаи обычно и ссылаются сторонники теории «служилой» знати, подчёркивая решающее значение княжеской протекции в продвижении по социальной лестнице.

Действительно, значение княжеской протекции трудно переоценить. О её значении свидетельствует хотя бы, например, защита княжеских людей в «Русской Правде». Вполне вероятным выглядит предположение, что покровительство со стороны князя обеспечивало или, по крайней мере, сильно облегчало вступление в высший слой общества. Прямых подтверждений «обояривания» княжеским указом мы не найдём, но всё-таки князь явно располагал рычагами для возвышения избранных лиц. Во всяком случае, летописец начала XII в. такого рода возвышение рассматривал как само собой разумеющееся, хотя и относил его к далёким временам. В легендарном рассказе ПВЛ об основании Переяславля, помещённом в статью 6500 (992) г., рассказывается, что после победы над печенегами князь Владимир «великимь мужемъ створи» некоего юношу, победившего в единоборстве печенега (а заодно и отца этого юноши)[1059].

Более достоверным выглядит другой пример успешной карьеры благодаря сочетанию протекции князя, случая и личных способностей. Согласно летописным известиям, восходящим к НС (а вполне вероятно, и к более древним слоям летописи), Добрыня, сподвижник того же князя Владимира Святославича, приходился ему дядей по материнской линии. А матерью Владимира и сестрой Добрыни была некая рабыня Малуша, «ключница» княгини Ольги. Происхождением от рабыни, как известно, Владимира попрекала Рогнеда[1060]. Вряд ли холопом был сам Добрыня, потому что летопись сообщает об их с Малушей отце – некоем Малке Любечанине – вроде бы как о лице свободном, но во всяком случае, о Добрыне можно сказать, что он, получив в конце концов должность посадника в Новгороде, сделал карьеру, что называется, «из грязи в князи».

Но личная предприимчивость и княжеское покровительство имели пределы. Фаворитизм – явление, сопровождающее все монархические режимы в истории человечества. Однако из истории также хорошо известно, что те, кто уже имеют власть и, тем более, считают, что они пользуются ею на законных основаниях, не хотят делиться ею с «выскочками»[1061]. В статье ПВЛ 6601 (1093) г. мы видели столкновение интересов разных групп внутри знати – «первая дружина» и некие «уные» в окружении князя Всеволода Ярославича, «смыслении бояре» во главе с Янем Вышатичем и люди, пришедшие в Киев со Святополком из Турова. Те, кто успел укорениться в среде киевской знати и вкусить власть, недовольны возвышением новых элементов и сопротивляются. И симпатии летописцев скорее на стороне «старых» элементов, а не «новых». Справедливо пишет Б. Н. Флоря в связи с этими летописными данными, ссылаясь на аналогии в более позднее время: с приходом новых людей «неизбежно должен был вставать вопрос о распределении посадничеств, о том, кому, местным или пришлым достанутся наиболее богатые и доходные кормления»[1062].

Один пример из середины XII в. показывает, что покровительство князя далеко не всегда могло решить вопрос о принадлежности того или иного лица к боярству. Согласно «Киевскому своду конца XII в., в 1167 г. Владимир Мстиславич, тогда князь владимиро-волынский, «переступи крестъ» своему племяннику Мстиславу Изяславичу, занявшему киевский престол. Сам имея права и виды на киевское княжение, Владимир Мстиславич не хотел отказываться от борьбы за него и сговорился против племянника с берендичами, подчинявшимися Киеву. Заручившись их поддержкой, князь обратился к своим боярам: «посла к Рагуилови Добрыничю и къ Михалеви и къ Завидови, являя имъ думу свою», – однако, те отказались участвовать в его замыслах: «и рекоша ему дружина его: а собѣ еси, кн(я)же, замыслилъ, а не ѣдем по тобѣ, мы того не вѣдали». Разгневавшись на них, князь решил произвести в бояр своих «детских», то есть слуг: «реч(е), възрѣвъ на дѣцкыя: а се будуть мои бояре». Но затем летопись сообщает о полном провале планов Владимира. В частности, поддержать его отказались, в конце концов, и берендечи, узнав, что он не сумел привлечь на свою сторону других князей, и увидев, что он ездит «одинъ и без мужи своих»[1063]. Без бояр князь оказывается бессилен, а одним своим повелением превратить своих слуг в бояр он не может. Очевидно, для приобретения боярского статуса в данном случае княжеской протекции оказалось недостаточно, и вся эта история показала, что доступ в ряды боярства был позволен далеко не каждому, кто бы его ни поддерживал.