Штаб армейский, штаб фронтовой - Семен Иванов

- Не расстраивайся. Вам с Москаленко, как и моему бывшему командарму, тоже явно повезло: будете формировать первую в наших Вооруженных Силах танковую армию. Надо думать, ее ждут большие дела.

Если учесть, как я любил танковые войска и как был убежден в необходимости их массированного применения, то нетрудно понять мою искреннюю радость по поводу этой второй новости, сообщенной Алексеем Ильичом. В тот момент мы оба не могли знать, что танковая армия, в которой мне предстояло служить, была первой по нумерации, но третьей по времени образования. Дело в том, что по неизвестному нам тогда решению Ставки в мае - июне 1942 года две первые танковые армии (3-я и 5-я) были уже сформированы в районе Тулы и Ефремова, поскольку И. В. Сталин ошибочно считал, что главные события летом 1942 года развернутся на московском стратегическом направлении. Когда же стала явно обозначаться угроза мощного удара врага на юге, решено было создать следующие две танковые армии в районе Сталинграда.

Больше Алексей Ильич мне ничего не сказал, а стал с необычайной дотошностью выспрашивать сведения о составе наших дивизий и рубежах, ими занимаемых. Но вот появился генерал Шерстюк, за которым был послан адъютант, и я смог вернуться к руководству нашими сборами, однако так и не сумел побороть волнение, вызванное новым, столь ответственным предназначением нашего штаба.

Только перед рассветом 23 июля закончили мы сборы, снялись с места и двинулись к Калачу. Провести нашу колонну по кратчайшему и наиболее безопасному пути согласился местный житель. Его фамилия, к сожалению, в моей памяти не сохранилась, а звали его, помнится, Егором Ивановичем. Этот седоусый потомственный донской казак сразу был замечен нашими разведчиками, как только мы прибыли на Дон. Его видавшую виды гимнастерку украшал орден Красного Знамени, полученный за храбрость в гражданской войне именно здесь, на Дону, где он сражался в составе легендарного кавкорпуса Думенко. В межвоенный период Егор Иванович, коммунист с 1919 года, возглавлял один из крупных придонских колхозов. Он был для нас просто кладом, потому что знал местность до самых мельчайших подробностей на сотни километров вокруг. На первый взгляд может показаться, что в открытой степи все маршруты ясны. Но в то время в небе господствовала вражеская авиация, дороги подвергались интенсивной бомбежке, многие мосты были взорваны, а при помощи опытного проводника, знавшего все балочки и овражки, можно было проехать ближайшим путем и скрытно, избегая ударов с воздуха.

Как оказалось в дальнейшем, это путешествие по донской степи стало для меня вдвойне полезным, так как потом мы дрались здесь почти полгода не только в обороне, но и в ходе сталинградского контрнаступления. Причем именно от Серафимовича на Калач устремились войска нового Юго-Западного фронта в бытность мою начальником оперативного отдела его штаба, а затем и начальником штаба. На местность память у меня неплохая, и личные впечатления вместе с прочно отложившимися в сознании дельными пояснениями Егора Ивановича сослужили хорошую службу.

Я держал перед собой недавно полученную карту района и сравнивал ее с тем, что видел. Иногда на карте обнаруживались неточности, и я тут же исправлял их.

Егор Иванович по дороге рассказал мне, что население Сталинграда и области самоотверженно потрудилось при строительстве оборонительных рубежей.

- Знаешь ли ты, товарищ командир,- спросил он,- что траншеи-то мы начали рыть еще осенью сорок первого? Много тогда разговоров среди казаков было. "Неужто,- тревожились они,- немец дойдет до Дона и замутит Волгу?" Наш станичный старожил дед Яким, что еще под Шипкой воевал, ответил на это коротко и веско: "Береженого бог бережет!" И люди перестали зря судачить, а цепко взялись за лопаты да ломы.

Подъезжая к Калачу, мы и сами убедились, что по левому берегу Дона протянулась разветвленная оборонительная полоса. Впоследствии мне стало известно, что решение о создании оборонительных рубежей на подступах к Сталинграду ГКО принял в середине октября 1941 года, и в то время, когда враг нанес удар на Донбасс, инженерные работы в междуречье Дона и Волги уже велись саперной армией с широким привлечением местных строительных организаций и населения. Почти 200 тысяч человек, имея около тысячи тракторов и автомашин и несколько тысяч подвод, ежедневно вгрызались в твердый степной грунт, невзирая сначала на необычно дождливую осень, а потом и морозную многоснежную зиму. Весенний паводок 1942 года нанес большой ущерб сооруженным с огромным трудом оборонительным рубежам, но люди не отчаялись: сталинградцы, жители окрестных станиц и поселков проявили подлинный героизм и восстановили разрушенное. До начала битвы было подготовлено три обвода, а когда бои уже разгорелись, в срочном порядке началось строительство четвертого, сооружавшегося на окраинах Сталинграда исключительно его жителями. Без этих оборонительных рубежей оборона города, гибко сочетавшая позиционный и маневренные методы, оказалась бы многократно труднее и потребовала бы больше жертв. Поэтому мы, участники Сталинградской битвы, не раз со словами благодарности и восхищения вспоминали самоотверженный труд тех, кто соорудил их, особенно женщин и школьников.

Заключая рассказ о местности и оборонительных рубежах, нелишним будет привести такую деталь. Перед началом боев под Сталинградом фашистские стратеги, прилежно изучив здешнюю местность по картам и аэрофотоснимкам, сочли ее идеальной для такого стремительного танкового маневра, когда "двигатель танка является не менее грозным оружием, чем его пушка" (слова Гудериана). Кстати, Паулюс, хотя и командовал полевой армией, был искушенным танкистом. В 1935-1939 годах, в период становления германских танковых войск, он занимал пост начальника иx штаба, да и по количеству танков 6-я армия Паулюса не уступала немецкой танковой армии. Можно представить себе, как рассуждали фашистские военачальники, оправдывавшиеся перед Гитлером за невыполнение его приказов о взятии Москвы и Ленинграда "неподходящими" для действий танков условиями местности и климата. Они, видимо, потирали руки, полагая, что реабилитируют себя в донских и приволжских степях, на этом "естественном танкодроме", в июльскую и августовскую сушь. А потом, когда фашистские полчища были остановлены у стен волжской твердыни, в устах геббельсовских пропагандистов, а за ними и на страницах многих западных органов прессы наши полевые оборонительные сооружения вдруг превратились в неприступные крепостные бастионы и форты, а сам Сталинград - в первоклассную крепость типа Вердена или Кенигсберга! То, что это - пропагандистский трюк, вынуждены были признать даже некоторые бывшие гитлеровские генералы. Один из них, Г. Дёрр, писал о сталинградских оборонительных сооружениях: "Немецкая пропаганда называла эти полевые позиции "внутренним и внешним крепостным поясом" и вызвала у многих впечатление о Сталинграде как о крепости. Этот термин даже часто применялся к Сталинграду. Это все не соответствовало действительности...{143}"