Пастырь добрый - Попова Александровна

— Я не написал об этом в донесении, — через силу складывая слова, произнес Курт, не решаясь приблизиться. — На ситуацию с требуемой подмогой это не влияло, а само по себе… Я подумал — новость слишком существенная, чтобы — через голубя…

— Как? — тихо и коротко спросил Керн, не обернувшись к нему; он вздохнул.

— Это… это сложно, Вальтер, вот так, двумя словами… Если вы готовы выслушать, я готов отчитаться.

— Хорошо. — Керн отступил на шаг назад, устало опустив голову, и лишь тогда стало видно в случайном отсвете факела, как заострились скулы и плотно стиснулись сухие губы. — Отчитаешься. Сперва лишь один вопрос, Гессе: дознание — закончено?

— Да, — кивнул он, неловко махнув рукой в сторону связанного чародея, которого сгружали с седла друденхаусские стражи, и тот шумно вздохнул.

— А это главное, верно?.. Ну, что ж; за мной. Оба.

По темным лестницам Курт шагал тяжело, и виной тому была не только все более одолевающая его болезнь, обложившая хрипящее горло и кружащая голову. В шагах подопечного позади него слышалась неуверенность; в прямую спину перед собою он смотрел напряженно, заранее пытаясь подобрать слова, которые сейчас надо будет произнести, и не находя нужных, правильных, так и застыв в молчании, когда Керн, усевшись за стол, кивком велел начинать.

— Я помогу, — вздохнул обер-инквизитор, когда Курт, переступив с ноги на ногу, отвел взгляд, так и не выговорив ни слова, и он поморщился, ощутив себя допрашиваемым, чье молчание пытается пробить докучливый инквизитор. — Начнем с главного вопроса. Как и при каких обстоятельствах был убит Дитрих?

— Застрелен, — тихо выговорил он, по-прежнему не поднимая взгляда; тот кивнул.

— Застрелен… Кем?

Курт прикрыл на миг усталые глаза, собираясь с духом, понимая, что сейчас и здесь то, что надо сказать, прозвучит дико, нелепо, и отозвался — еще тише, так, что едва расслышал себя самого:

— Мной.

В тишине прошло всего мгновение, в полной, ненарушимой, могильной тишине, которая разбилась, когда Керн, поднявшись, скрипнул по каменному полу ножками стула, рывком отодвинув его прочь и едва не опрокинув.

— Повтори, — потребовал он мерзлым, как зимний пруд, голосом, и Курт, решившись, вскинул голову, глядя начальнику в глаза, похожие сейчас на два стальных острия, замерших в готовности пронзить на месте…

Керн слушал его все так же стоя, не двигаясь и не отводя взгляда, долгие, вытянувшиеся, как медовая нить, минуты, не перебивая, не задавая больше вопросов и не подстегивая, когда он замолкал, собирая нужные слова; лишь когда Курт умолк, тот медленно перевел взгляд на безгласного подопечного и коротко бросил:

— Хоффмайер — все время был рядом?

— Да, — откликнулся Бруно настороженно, и Керн кивнул.

— Хорошо. Стало быть, свидетель есть…

— Если вам угодно, — уже почти спокойно, почти хладнокровно проговорил Курт, — то запрос в попечительское отделение о проведении расследования касательно моих действий я могу написать сам.

— Почти утро уже, — не ответив, произнес обер-инквизитор, обернувшись на миг в окно, и кивнул на дверь: — Ты, смотрю, болен; у тебя есть пара часов на отдых. После чего навестишь Марту и сообщишь ей о смерти Дитриха.

— Почему я? — выдавил Курт, едва не растеряв с таким трудом обретенную уверенность, понимая вместе с тем, что услышал ожидаемое, услышал то, чего не услышать не мог.

— Потому что именно ты знаешь, что она должна знать, — отрезал Керн, и он вновь уронил взгляд в пол. — Потому что ты был рядом. После зайдешь к бюргермайстеру и скажешь ему, что виновник смерти его сына арестован; это тоже твое обязательство. Пускай следит за своими солдафонами и не допускает ненужных слухов, пока мы не закончим допрос и не определим дату казни, если она будет. К тому времени, как возвратишься, я подыму Густава, и начнем работать. Ясна моя мысль, Гессе?

— Да, Вальтер, — откликнулся он тихо, и тот кивнул на дверь:

— Исполняй. Хоффмайер? — окликнул Керн, когда оба развернулись, уходя, и указал подопечному в пол напротив своего стола. — Задержись.

Курт замер на мгновение, стиснув ручку двери в ладони, чувствуя, что Бруно смотрит ему в спину, ожидая то ли дозволения, то ли поддержки, слова или взгляда; не обернувшись, он тяжело толкнул створку и вышел в коридор, прикрыв дверь за собою осторожно и тихо. Все верно, подумал он с неестественным спокойствием, уходя от рабочей комнаты начальства прочь. Керн должен, обязан и желает допросить единственного, кто может подтвердить его слова; вряд ли рассказу подопечного будет больше доверия, но, как верно было замечено, Бруно — его свидетель. Свидетель его защиты. Единственный свидетель.

Несмотря на уже настоящую горячку, почти валящую с ног, уснуть Курт не сумел; эти дырявые, урывками, передышки, что выпадали на его долю в последние дни, отдохновения не приносили, лишь обостряя копящуюся усталость в мышцах, нервах и рассудке, посему время до рассвета он провел в часовне Друденхауса, сидя на скамье в первом ряду, где, бывало, Ланц перетряхивал его душу во времена сомнений и смятения. Четки отца Юргена лежали в ладони удобно, словно хорошо подогнанное под руку оружие, но ни слова в разуме и памяти не рождалось, и он впустую перебирал деревянные бусины, пытаясь понять, вообразить, увидеть, что творилось в голове этого невзрачного старичка, чтобы достало силы совершить то, что было им совершено…

На исполнение своей миссии гонца Курт выбрался верхом, чтобы, во-первых, не переставлять и без того гудящие ноги, а во-вторых — поменьше встречаться взглядами с редкими прохожими просыпавшегося к трудам города, попадающимися ему на пути. Кроме того, так он лишал их возможности заговорить с ним; судя по отсутствию каких-либо следов разрушений и тишине, встретившей его в Кельне, казнь мясника свое дело сделала, и горожане успокоились, однако мимо них не мог пройти незамеченным тот факт, что трое служителей Друденхауса покинули город в спешке, ночью и на несколько дней.

У домика Ланца он остановился неохотно, отвернувшись от проходящей мимо какой-то торговки или, может, напротив — хозяйки, выбравшейся за более дешевыми закупками пораньше, чувствуя, что та остановилась и смотрит на него, возможно, решая, стоит ли подойти к майстеру инквизитору и разузнать, что творится в городе, Друденхаусе, а заодно — и в нем самом. Наконец, за спиной зазвучали шуршащие быстрые шаги, стихнув за поворотом улицы, и Курт не в первый раз уже возблагодарил собственную репутацию, саму собой сложившуюся среди обитателей Кельна — бесцеремонный и нетерпимый молодой выскочка, чье внимание лучше не привлекать по доброй воле…

Марта открыла на его стук тотчас же — судя по выражению ее осторожно-радостного лица, в этот раз позабыв посмотреть в окно. Увидя Курта на пороге, она нерешительно улыбнулась, всматриваясь в него пристально, взыскательно, пытаясь понять, какие слова сейчас услышит, готовясь к любым и желая тех, что ждала все эти несколько дней…

— Здравствуй, Марта, — выговорил он поспешно, торопясь заговорить первым, не позволить ей задать вопрос здесь, на пороге, на глазах у улицы, пусть сейчас и безлюдной. — Я могу войти?

— Конечно, — спохватилась хозяйка, спешно собирая еще не уложенные волосы, отступив и пропустив его внутрь, и, затворив дверь, указала на все тот же табурет, где обыкновенно он сидел в этом доме. — Присядь; вы ведь только с дороги, верно? Господи, да ты горишь весь…

— Нет, я… мы вернулись ночью, — покривившись от ее слов, выговорил Курт с усилием, не трогаясь с места и не глядя Марте в глаза, но видя, как ее лицо теряет приветливость, обретая выражение еще неявного напряжения и неуверенности. — Знаешь… Лучше присядь ты.

Та побелела, вдохнув со стоном, и, закрыв глаза, вжалась спиной в створку двери, не сразу сумев разлепить стиснутые губы.

— Он… — донеслось из этих губ чуть слышно. — Да?

Курт отвел глаза.

— Да, — ответил он так же тихо, не глядя в ее сторону, и та тихо охнула, закрыв лицо ладонями. — Марта…

— Не бойся, я не буду плакать, — глухо донеслось из-под дрожащих пальцев, и она, медленно опустив руки, прошла к столу — прямая, как мачта, и смертельно бледная, осторожно, словно боясь сломаться пополам, опустившись на табурет. — Не при тебе. Это мерзкое зрелище — рыдающая вдова.

Курт поморщился, словно от удара под колени, не зная, что сказать на это; не ответив, так же медлительно, опасливо приблизился, выложив на стол снятое с пальца сослуживца кольцо, и, стараясь ненароком не звякнуть и не привлечь к нему внимания, установил в отдалении, на самом краю, кошелек Ланца.

— Вот… — неловко проговорил он, отступив; Марта протянула руку, коснувшись кольца, и отвернулась, глядя в стену напротив.

— Как это случилось? — спросила она ровно.