Собрание сочинений в десяти томах. Том пятый. Драмы в стихах. Эпические поэмы - Иоганн Гете

ГЕРМАН И ДОРОТЕЯ

КАЛЛИОПА

СУДЬБА И УЧАСТИЕ

«Я не видал, чтобы рынок и улицы были так пусты.Будто метлою прошлись по городу нашему, будтоВымер он… Жителей в нем и полсотни, кажись, не осталось:Что любопытство творит! Полетели вперед, как шальные.Чтобы хоть глазом взглянуть на обозы беженцев бедных.Добрый час до пути, где печальные тянутся фуры,Но устремилась толпа, задыхаясь от зноя и пыли.Я же с места не сдвинусь, чтоб видеть злосчастную долюЧестных людей, принужденных тащиться с добром уцелевшим.Бросив родные места за Рейном, к нам перебраться,В мирные наши углы, и по этой цветущей долинеПуть совершать, повинуясь изгибам ее прихотливым.Ты поступила похвально, жена, что по добросердечьюС сыном послала одежду, а с ней кое-что из съестногоЛюдям, попавшим в беду. Пособлять — добродетель имущих.Ишь, как малец покатил, как славно правит конями!Знаешь, неплох шарабан! Новехонек, прочен, удобен.Четверо в нем поместятся да спереди кучер на козлах.Нынче один он поехал и тут же свернул в переулок»,—Так, опустясь на скамью у дома, насупротив рынка,Молвил супруге довольный хозяин «Льва золотого».

И отвечала хозяйка разумно и простосердечно:«Я расстаюсь, муженек, неохотно с тряпицею каждой.Мало ль что может случиться — ее и за деньги не сыщешь,Ежели надобность будет. Сегодня ж с открытой душоюМного я собрала рубашек и старого платья.Нитки живой, говорят, на тех бедняках не осталось.Я повиниться должна. Ведь кое-чего не хватаетИ у тебя в гардеробе… Хотя бы халата из ситцаВ пестрых индийских цветах, на фланелевой теплой подкладке.Знаешь ли, он прохудился и стар, да и вышел из моды».

Но отвечал, усмехаясь, жене добродушный хозяин:«Все-таки жаль мне халата: хоть старенький был он, признаться,Да настоящий, индийский. Такого теперь не достанешь.Бог с ним, его не носил я. Ведь нынче хотят, чтоб мужчина,Встав, надевал сюртук, в длиннополый кафтан наряжался,Ногу сжимал башмаком — не в чести колпаки и пантофли».

«Глянь, — возразила жена, — уже возвращаются людиС гракта большого. Должно быть, обозы проехали дальше.Как башмаки у всех запыленны! Как раскраснелисьЛица… Бредут, отдуваясь, фулярами пот утирая.Нет уж, так далеко, да в жару, на зрелище этоНе побегу я глазеть. С меня и рассказов довольно!»

Многозначительно глянув, в ответ отозвался хозяин:«Ну, не скажи! Погода отменная нынче для жатвы,Хлеб мы сухим уберем, как сухим недавно убралиСено. На́ небе ясном и тучки нет на примете.И спозаранку хлеба ветерок овевает прохладный.Установилась погода. Пшеница наша доспела.Завтра снимать урожай мы примемся, с помощью божьей».

Так говорил он; меж тем обыватели шли через рынок,Всё прибывая в числе, по домам растекаясь неспешно.Вот и сосед с дочерьми пересек оживленную площадь,Резвых коней осадив у ворот подновленного дома,Наискосок от трактира. Купец богатейший в округе,Ехал он в легкой коляске (ландауской чистой работы).Людными улицы стали, то был городок населенный.Много в нем фабрик имелось, ремесла в нем процветали.

Так у ворот сидела чета, благодушно толкуя,Острым словечком порой забавляясь насчет проходящих.Тут обратилась к супругу хозяйка достойная, молвив:«Видишь, пастор идет, а с ним и почтенный аптекарь,Добрый сосед наш. От них до подробности все разузнаем,Что им увидеть пришлось и что видеть не радует сердца».

Дружески оба они подошли и чете поклонились,На деревянную лавку под вывеской самой приселиПыль с башмаков отряхнуть, обмахнуться платками от зноя.После приветствий взаимных аптекарь, молчанье нарушив,С видом достаточно хмурым взглянул на прохожих и начал:«Люди всегда таковы. Меж ними различья не вижу —Рады пойти поглазеть, если с ближним беда приключится.Каждого тянет взглянуть на свирепое пламя пожараИли потешиться страхом преступника, ждущего казни,Так вот любой и нынче бежит поглядеть на несчастьеБеженцев бедных, а сам-то и в мыслях того не имеет,Что испытаньям таким подвергнется тоже, быть может.Грех столь беспечным быть, но это сродни человеку».

Но возразил благородный и мудрый священнослужитель,Юноша, близкий к поре возмужанья, города гордость,—Жизнь он познал глубоко, разглядел ее скрытые нуждыИ, просветленный высоким значеньем Святого писанья(Этим ключом к помышленьям и судьбам существ человечьих),Также изрядно знал и лучшие книги мирские,—Он-то и молвил: «Не слишком суров я к стремленьям невинным,Коими добрая матерь-природа людей наделила:Разуму и пониманью порой нелегко подступитьсяК сути вещей, до которой доходим наитьем счастливым;Если бы не любопытство с его притягательной силой,Разве б открыл человек чудесное соотношеньеРазных частей мирозданья? Сначала он к новому рвется,После — полезного ищет с прилежностью неутомимойИ, наконец, приходит к добру, свой дух возвышая.В юности спутник веселый — беспечность — пред ним заслоняетБлизящуюся опасность, врачует любые недуги,Ранам несет исцеленье, лишь горе от сердца отляжет.Ясно, того предпочтешь, кто сумел в дальнейшие годыЭтой веселости духа разумное дать постоянствоИ к своему неослабно стремиться в счастье и в бедах,Горечь утрат возмещая вовек нескудеющим благом».

Пастора мягко прервала, томясь нетерпеньем, хозяйка:«Что там видали — скажите? Об этом узнать я хотела!»

«Трудно мне будет, — ответил с внушительной миной аптекарь,—После того, что я видел, вернуться к веселости прежней,Разве кто сможет поведать о разнообразных мытарствах?Мы еще в дол не спустились, как стала видна в отдаленьеПыль над проселком. Чредой от холма до холма бесконечноФуры тянулись. В пыли ничего различить не могли мы.Только достигнув дороги, впродо́ль прорезавшей долину,—В гуще возов и людей мятущихся мы очутились.Много еще перед нами прошло горемык бесприютных,Здесь-то мы и узнали, как тяжко и горько изгнаньеИ до чего хорошо сознавать, что жизнь уцелела.Больно было, друзья, смотреть на скарб всевозможный.В доме его не приметишь, затем что добрый хозяинВсе порасставит умело да с толком, чтоб каждая мелочьСразу была на виду, — все будет на пользу, сгодится,—Нынче, любуйся, все это нагромождено на подводы,Без толку, как приведется, накидано в бегстве поспешном!Шкаф, а на нем решето с шерстяным одеялом в соседстве.Выпер матрац из корыта, а зеркало под простынею.Ах! Как мы видели это лет двадцать назад на пожаре:Страх до того людей лишает ума, что нередкоЦенное бросят они, а безделицу из дому тащат.Так же, глядишь, и теперь с неразумным усердием людиВсякую рухлядь везут, лишь коней да волов утруждая:Бревна гнилые да бочки, насесты для кур и кастрюли…Женщины и ребятишки плетутся, под ношей сгибаясь,Тащат узлы, кадушки, набитые хламом ненужным.Да, человеку трудненько с последним добром расставаться.Так, в беспорядке, в смятенье, дорогой знойной и пыльной,Длинный тащился обоз: одни, на заморенных клячах,Ехать шажком норовят, другие коней понукают.Вдруг мы услышали вопли детей и женщин теснимых,Рев и мычанье скота, вперемежку с лаем собачьим,Охи и стоны больных, мольбы стариков, что высокоПоверху всяческой клади мотались на жестких матрацах.Ибо, свернув с колеи, телега в обочину ткнулась,Резко скрипя колесом; накренилась вдруг и в канавуРухнула. В этот же миг людей, закричавших от страху,Всех на дорогу швырнуло, но, к счастью, никто не убился,—Вслед сундуки повалились, но ближе к подводам упали.Впрямь показаться могло свидетелям дела такого,Что горемычных бедняг сундуки и шкафы передавят.Так-то сломалась подвода и на поле люди лежали,Но прямиком остальные свой путь продолжали поспешно,Общим потоком влекомы и лишь о себе помышляя.Кинулись мы на подмогу — и видим: больные и старцы,Те, для которых и дома страдания долгие былиНевыносимы, стеная, лежат на земле распростерты,На солнцепеке полдневном, в сухой удушливой пыли».

Тронутый речью такой, отвечал сердобольный хозяин:«Хоть бы их Герман нашел и помог им платьем и пищей.Я б не хотел их видеть. Мне тяжко быть зрителем горя.Только прослышав о нем, мы растрогались и, не помедлив,Малую лепту от наших излишков отправили, чтобыПомощь подать хоть немногим и этим себя успокоить.Но для чего воскрешать картины печальные? РазвеСтрах иль забота подчас и так не терзают нам душу?Мне же такая напасть и самого зла ненавистней.В комнату заднюю лучше пройдем, там, кстати, прохладно,Солнце там не гостит и жарища сквозь плотные стеныНе проникает нисколько, а матушка полную чаркуСорокалетнего нам принесет, чтоб забыться могли мы.Здесь не успеешь и выпить, как мухи обсядут стаканы».И удалились они и прохладой себя усладили.

Вот принесла им хозяйка вина стародавнего в темнойИ засмоленной бутылке на цинковом круглом подносе,Зеленоватые рюмки, в которых ренвейн золотится.Чинно уселись втроем они за коричневый, прочныйОтполированный стол, приросший ножками к полу.Звякнули рюмками тотчас сердечный хозяин и пастор,Только аптекарь сидел, склонившись в раздумье глубоком.И обратился к нему хозяин с приветливым словом:

«Ну-ка, сосед, отхлебни. Покуда нас от несчастьяБог бережет и в своем милосердии не покидает.Всяк согласится, что с дней приснопамятной кары господней,Испепелившей наш город, к нам был благосклонен всевышний;Нас он берег неустанно, как мы охраняем от порчиТо, что всего драгоценней, — зеницу нашего ока.И неужели ж он впредь не будет к нам милостив также?Только в опасностях мы познаем вседержителя силу.И неужели ж тот город цветущий, который недавноНа пепелище возвел он руками граждан прилежных,Вновь он сметет, чтобы прахом пошли все наши усилья?»

Бодро заметил на то примерный священнослужитель:«Веруйте в господа твердо, пребудьте тверды в убежденьях,Ибо и в счастье они укрепляют наш дух, а в несчастьеНам облегченье несут, утешая прекрасной надеждой».

И отозвался на это хозяин разумно и веско:«Как я глядел умиленно на волны могучего Рейна,Если по сделкам торговым случалось к нему приближаться!Мне он огромным всегда представал, мой дух возвышая.Но не гадал я, не думал, что этот излюбленный берегВскорости валом послужит, чтоб сдерживать натиск французов,Рвом защитительным станет его величавое русло.Как ограждает природа, как немцы страну ограждают,Так и господь оградит нас, — кто в этом дерзнет усомниться?Всех утомила вражда, и чуется мир недалеко,Эх, кабы только дождаться счастливой минуты, как в церквиКолокола и орган в честь праздника с трубами вкупеВ хор сладкозвучный сольются, напеву вторя «Те Deum»;[11]Рад бы я был, если б Герман в тот день предстал перед вамиУ алтаря со своею невестою, пастор любезный,Чтобы торжественный день, встречаемый всею страною,Стал мне отраден вдвойне, как собственный праздник семейный.Как-то неловко глядеть на взрослого парня, которыйДома всегда расторопен и боек, но робок на людях.С ними якшаться ему, видать, удовольствия мало,Даже девичьего круга чуждается он, равнодушныйК танцам изящным, юность влекущим к себе неизменно».

Так рассуждая, он слушал внимательно; вдруг издалекаТопот послышался конский, колеса вдали застучали,И, грохоча, экипаж подкатил с разбегу к воротам.

ТЕРПСИХОРА