Меч над Москвой - Иван Стаднюк

- Могу обосновать все свои суждения, особенно по поводу боевых действий стрелковых и танковых войск.

- Ваша уверенность похвальна. - Сталин привычно зашагал по кабинету. Мы тоже считаем неправильным, когда наши войска, организуя наступательный бой, строят свои боевые порядки, густо эшелонируя их в глубину. В результате этого мы имеем большие, неоправданные потери от огня артиллерии, минометов и авиации врага прежде всего в подразделениях вторых и третьих эшелонов. И такое построение боевых порядков приводит во время наступления к бездействию свыше трети всех пехотных огневых средств дивизии... Верны также ваши соображения о месте командира в боевом порядке во время наступательного боя... При нынешнем положении подразделения могут оказаться без командиров.

Далее Сталин говорил и о том, чего не содержалось в письме Чумакова, о необходимости введения залпового огня из винтовок, об усилении огневыми средствами стрелковых рот и батальонов...

Вслушиваясь в его приглушенный голос, в грузинский акцент, Федор Ксенофонтович ловил себя на побочной мысли: "Как бы заговорить о проблемах и точках зрения, изложенных в письме к Сталину покойным профессором Романовым? Удобно ли?.. А вдруг спросит: "Откуда вам известно содержание письма?" Нет, нельзя вторгаться в чужое... И уже, пожалуй, не ко времени. Или решиться?.."

Эту навязчивую мысль разрушил Сталин:

- Товарищ Чумаков, мне понравились четкость и ясность ваших формулировок в письме. Мы приняли решение создать группу из генералов и командиров, которые бы в действующей армии еще и еще раз проверили истинность возникших проблем... Ведь хотим мы того или нет, придется вносить поправки в ряд положений наших уставов. Мы поручаем вам возглавить эту группу... Разумеется, после того, как вы окончательно поправитесь после ранений...

- Я уже поправился, товарищ Сталин.

- Это мы спросим у ваших врачей... Так вот, у товарища Шапошникова есть проект документа, с которым я прошу вас сейчас же познакомиться. Можете редактировать его, дополнять, а главное - уточнять количество и фамилии людей, включаемых в эту группу, если даже их надо будет отзывать с фронтов. Я полагаю, достаточно будет семь - десять человек из разных родов войск. Но прошу вас - это на будущее - не забывать о таких философских категориях, как возможность и действительность. Необходимо учитывать, что на войне существует множество возможностей, определяющих различные пути и варианты борьбы с противником. Военное искусство командиров всех степеней состоит в том, чтоб определять те возможности, которые наиболее реально могут быть превращены в действительность, то есть в победу в бою, в операции, в войне в целом.

- Понял, товарищ Сталин. Я помню об этих категориях.

- Минуточку... Необходимо также учитывать, что во всякой действительности есть возможность благоприятного и неблагоприятного развития событий... Исходите и из этих положений, товарищ Чумаков, когда будете писать окончательные ваши выводы...

Маршал Шапошников тут же протянул Федору Ксенофонтовичу две странички машинописного текста - проект решения Государственного Комитета Обороны - и сказал:

- Можете поработать в комнате товарища Поскребышева. И у него же оставьте документы.

Генерал Чумаков понял, что разговор с ним окончен. Взяв документ, он поклоном головы попрощался со всеми и, четко повернувшись кругом, шагнул к двери.

В кабинете Поскребышева Федор Ксенофонтович почувствовал какую-то оторопь, нереальность происходящего. Видел сидевших на стульях людей, но ни на ком не мог сосредоточить взгляда. Не в силах был убедить себя, что это именно он встречался сейчас со Сталиным, отвечал на его вопросы, выслушивал его указания. Будто побывал в ином мире, а теперь оглядывал себя со стороны - каков ты, генерал Чумаков, после встречи с Верховным Главнокомандующим? И вдруг пришло волнение, которое, казалось бы, должно было охватить его раньше, перед входом в кабинет Сталина.

Направился в угол комнаты, где стоял свободный стол, сел в кресло и начал вчитываться в документ. Поймал себя на ощущении, что не может сосредоточиться. Глаза скользили по строчкам машинописного текста, как по пустому месту.

Мучительно захотелось закурить. И только теперь он пытливо, с удивлением оглядел кабинет, увидел каких-то людей, ждавших, видимо, когда позовут их к Сталину. Никто не курил.

Наконец почувствовал, что он может размышлять. И вновь начал читать документ. С радостью обратил внимание: многие места в нем взяты из его, Чумакова, письма. Его наблюдения, выводы, предложения...

Не притронулся ни к одной фразе проекта решения. Список членов комиссии тоже удовлетворил Федора Ксенофонтовича: в нем были генштабисты и преподаватели военных академий.

Положил на стол Поскребышева бумагу, когда тот разговаривал с кем-то по телефону. И вдруг родилось желание позвонить на 2-ю Извозную улицу, в квартиру покойных Романовых. А вдруг Ольга и Ирина уже вернулись с окопных работ?.. Из Архангельского он звонил им каждый день, но телефон безмолвствовал. А вдруг?..

И он попросил у Поскребышева разрешения воспользоваться его телефоном. Александр Николаевич любезно сдвинул на край стола телефонный аппарат.

Федор Ксенофонтович набрал номер, не питая особой надежды. И чуть не задохнулся от счастья: телефон откликнулся. Он узнал самый милый на свете и самый родной голос Ольги. Вначале не мог произнести ни слова, затем виновато, взглянув на Поскребышева, сказал:

- Ну, здравствуй, дорогая женушка... Сейчас приеду.

Минут через пятнадцать черная эмка привезла Федора Ксенофонтовича на 2-ю Извозную улицу к знакомому дому. Полковник-чекист на прощание вручил генералу Чумакову блокнотный листок с номером телефона, по которому можно будет вызвать машину.

Федор Ксенофонтович чувствовал себя как во сне. То ему казалось, что машина не мчалась, а ползла по улицам Москвы, а сейчас, когда поднимался по лестнице, каждый пролет мнился чрезмерно многоступенчатым.

Дверь в квартиру уже была распахнутой. В ярко освещенной прихожей стояли в обнимку Ольга Васильевна и Ирина и обливались счастливыми слезами. На мгновение он замер перед дверью, вглядываясь в черные от загара, похудевшие, но безмерно прекрасные лица жены и дочери. Шагнул через порог с раскрытыми объятиями и смущенной от переизбытка счастья улыбкой. Они тут же повисли на нем, покрывая его лицо поцелуями, увлажняя слезами.

Он вдруг застонал от боли в ранах, причиненной ему объятиями жены и дочери. Видимо, он побледнел, потому что Ольга Васильевна и Ирина вдруг отпрянули от него, встревоженно всматриваясь ему в лицо.

- Задушите меня, разбойницы! - успокоил он их испуг шуткой.