Живущие в ночи. Чрезвычайное положение - Питер Абрахамс

— Остановись здесь! — крикнул Эндрю.

«Остин» затормозил со скрежетом. Эйб выключил мотор.

— Вот мы и приехали. Что будем делать?

— Пролезем сквозь колючую проволоку. Нам надо только перейти поле — и мы в Ланге.

— А что потом?

— Потом будем раздавать брошюры.

— Ты рехнулся!

— Я обещал Джастину помочь.

— Но ты хоть понимаешь, что объявлено чрезвычайное положение?

— Я обещал, что помогу раздать эти брошюры. Джастин в тюрьме, и я должен сдержать свое обещание.

Эйб изумленно уставился на него.

— Еще раз повторяю: ты болен, Эндрю.

— Может быть.

— И физически и душевно.

— Ты пойдешь со мной или нет?

Эндрю взял сверток и вылез из машины. Протискиваясь сквозь изгородь, он порвал пиджак. Какое-то мгновение Эйб стоял в нерешимости, затем медленно и неохотно последовал за ним. По ту сторону изгороди он остановился и посмотрел на Эндрю умоляющим взглядом.

— Ради бога, вернемся назад, Эндрю.

— Я иду дальше.

— Подумай, какому риску ты подвергаешься!

— Если ты трусишь, я справлюсь один.

Сильно прихрамывая, Эндрю побрел по бугристой земле — и вдруг упал, споткнувшись о кочку. Эйб подбежал, чтобы помочь ему встать. Эндрю неуклюже поднялся на ноги; лицо его было искажено болью и все и каплях пота.

— Ведь ты же нездоров, Эндрю.

— Достаточно здоров, чтобы продолжать.

И он заковылял дальше, прижимая сверток с брошюрами к груди. Эйб плелся позади с обеспокоенным видом.

— Прошу тебя, вернемся, пока еще не поздно.

Но Эндрю уже не слышал и не видел его. Он, спотыкаясь, тащился вперед, не замечая ничего вокруг, одержимый стремлением продолжать начатое. Подгоняемый упорством… Джастин хотел, чтобы он сделал это. А Джастин в тюрьме!.. Сверток растрепался, и из него высыпалось несколько брошюр. Эйб подобрал их и пустился бегом, чтобы догнать ковыляющую впереди фигуру.

Они уже проходили мимо маленьких, убогих домишек, стоявших в песчаных, обдуваемых ветром садах. Женщины и дети подбегали к воротам, чтобы взглянуть на двух странных незнакомцев. Эндрю наконец остановился перед бакалейной лавчонкой на Менди-авеню. Он дышал тяжело, с лица его градом катился пот. Запустив руку в сверток, он стал раздавать брошюры. Из Кейптауна как раз возвращались люди, принимавшие участие в демонстрации, и вокруг стала собираться толпа. Эндрю раздавал брошюру за брошюрой всем, до кого только мог дотянуться, доставая из коричневой обертки все новые и новые пачки. Эйб стоял немного поодаль с презрительным, хотя и взволнованным выражением лица. Толпа тесным кольцом окружила Эндрю.

— Зачем ты раздаешь эти брошюры? — спросил молодой африканец с явным недоверием к Эндрю.

— Забастовка должна продолжаться. Мы должны выстоять. На нашей стороне справедливость, и победа будет за нами!

— А сам-то ты бастуешь?

— Как видите, я не на работе. Эй, подходите, берите брошюры!

— Ты приверженец ПАК?

— Не важно… Пожалуйста, все подходите. Мы должны выстоять. Мы не можем потерпеть поражение.

— Ты приверженец ПАК?

— Какое это имеет значение? Берите, ребята, по брошюре. Я пришел сюда в знак солидарности с вами. Ваше дело — также и наше дело.

— Почему же цветные не бастуют?

— Я не хочу никого защищать. Я примкнул к вам, потому что я такой же, как вы. Налетайте! Пожалуйста, берите по брошюре.

Толпа подозрительно взирала на этого энергичного молодого человека с налитыми кровью глазами и потным лицом. Пронзительным голосом взывал Эндрю к угрюмой толпе, пытаясь увещевать ее.

— Полиция! — раздался чей-то предостерегающий крик.

Полицейский фургон с фарами, защищенными проволочной сеткой, медленно прокладывал себе путь сквозь толпу. Эйб невольно задрожал. Двое полицейских в стальных шлемах выпрыгнули из задней двери и схватили Эндрю, скрутив ему руки за спиной.

— Какого дьявола ты тут делаешь? — спросил его сержант.

Эндрю скорчился от боли. Толпа враждебно наблюдала за полицией.

— Есть у тебя пропуск сюда?

Эндрю беспомощно закашлялся, лицо его опять перекосилось от боли.

— Сажайте его в машину, мы ему покажем, этому смутьяну!

Эндрю пытался что-то сказать, пока его вели к автомобилю. Толпа зароптала. Он попробовал высвободить руки, бессильно лягаясь ногами. Эйб смотрел на происходящее с ужасом, как бы не веря своим глазам, и вдруг пробудился к действию.

— Отпустите его, ублюдки! — закричал он, бросаясь на полицию.

Через миг он лежал уже на спине, придавленный тяжелым ботинком. О дверь полицейского фургона ударился первый камень. Полицейские повернулись к толпе, хватаясь за револьверы. Толпа отхлынула, сминая стоявших позади. Второй камень угодил прямо в щеку констеблю: полилась кровь.

— Назад! Или мы откроем огонь!

Словно искра пробежала по толпе.

— Бросайте их обоих в машину, — скомандовал сержант, побелевший от страха.

И неожиданно грянул взрыв. Это произошло так стремительно, что полиция была захвачена врасплох. Словно взбешенный зверь, атаковала ее толпа. Неистово молотящие кулаки, взлетающие и опускающиеся палки. Оглушительный топот. Рушащиеся одно на другое тела. Отчаянно цепляющиеся руки и град ударов. Руки и оружие, кружащиеся в безумном водовороте. Борющиеся тела и вздымающиеся груди. И вдруг с ужасающим грохотом перевернулся полицейский фургон. Зазвенели револьверные выстрелы. Трое полицейских укрылись в лавочке и стали стрелять поверх толпы. Парни вскарабкались на столбы, чтобы перерезать телефонные провода. Полицейский фургон превратился в пылающий ад. С громким шумом взорвался бензиновый бак. Гневные крики и рев. Вопли ужаса и дикой ярости. Сотни сминающих все под собой ног. Камни, вдребезги разбивающие стеклянную витрину. Прерывистое дыхание и бегущие ноги, и вот уже лавочка охвачена пламенем.

Эндрю почувствовал, что его тащат через поле. Кто-то бережно пронес его через изгородь. На какое-то мгновение, как в тумане, он увидел лицо Эйба. Последнее, что осталось в его памяти, когда его впихнули в открытую заднюю дверцу, — черные столбы дыма над лавкой и фургоном и тонкое повизгивание пуль. Затем он потерял сознание.

Глава тринадцатая

Очнувшись, Эндрю прежде всего услышал тихие звуки музыки, словно доносящиеся откуда-то издалека. Он попробовал узнать мелодию, но так и не смог. Стравинский или что-то в этом роде. Вокруг него слышались приглушенные голоса. Голова у него гудела от пульсирующей боли, и он не мог смотреть в одну точку. Различал лишь нечеткие узоры, выведенные на потолке. Он попытался сесть, выпрямив спину, но чья-то властная рука ласково уложила его на кушетку. На него пахнуло слабым ароматом духов. Руфь! Лицо ее сперва расплывалось белым пятном, затем он увидел обеспокоенную улыбку, затаившуюся в уголках ее губ.

— Руфь!

— Это я, Энди, лежи тихо.

— Где я?

Он резко приподнялся. И внезапно в его душе ожило воспоминание о бунте. Эйб и Альтман сидели в глубоких креслах по обе стороны пылающего в камине огня.

— Как вы себя чувствуете, молодой человек? — спросил Альтман, глядя на него.

— Как будто я немного пьян.

— Выпейте.

Он налил стопочку забористого бренди и подошел к кушетке.

— Это вам должно помочь, — сказал он, поднося стопку к губам Эндрю.

Бренди обожгло ему горло и разлилось приятной теплотой по желудку. Он глотнул воздух.

— Пожалуйста, еще, и побольше.

Альтман тщательно отмерил вторую порцию и протянул ему. Эндрю выпил ее залпом; задохнувшись, он скорчил гримасу. Затем глубоко вздохнул.

— Дивная вещь! Мне уже лучше. Сколько сейчас времени?

— Десять часов, — ответила Руфь.

— Неужели я так долго спал?

— Надо же было тебе отдохнуть, Энди.

— Я совершенно здоров.

— Рад это слышать, — тепло проговорил Альтман.

— Ложись, Энди, — наслаивала Руфь.

— Я чувствую себя превосходно. — Эндрю сел и взглянул на Эйба. — Спасибо, друг, что вызволил из беды.

Эйб устремил взгляд на огонь и ничего не отвечал.

— Кажется, я вел себя довольно глупо.

— Стоит ли беспокоиться сейчас из-за этого? — вставил Альтман.

— Эйб, пожалуйста, прими мои извинения.

Эйб обернулся и смерил Эндрю взглядом, полным убийственного презрения и гнева.

— Извинения? На что мне твои извинения? Ты чуть было не погубил нас обоих, и страшно даже подумать, сколько народу убито и ранено из-за твоего безрассудства и твоей… твоей неисправимой сентиментальности.

— Пожалуйста, Эйб, — умолял Эндрю, — не говори так. Уверяю тебя, я искренне раскаиваюсь.

— До следующего раза?

— Не думаю, чтобы это повторилось.

— Какая тут, к черту, может быть гарантия! — Эйб отвернулся и снова уставился на огонь. — Пора бы тебе уже зарубить на носу, что сентиментальность — особенно такая болезненная, как у тебя, — всегда приводит к несчастьям.