Артур Конан Дойл - Джон Карр

Пока Бадд излагал эти проекты для поправки своих дел, а Дойл покатывался от хохота, к врачу напротив потоком шли пациенты, и время от времени Бадд прерывался, чтобы предать анафеме и конкурента, и больных. Когда он замечал нового пациента на пороге дома напротив, он вскакивал с кресла и принимался бегать по комнате, ругаясь, проклиная и скрежеща зубами.

— Смотри! — вдруг вопил он. — Видишь этого человека, хромого? Он приходит каждое утро. Смещение полулунного хряща! Работы на три месяца. Он стоит тридцать пять шиллингов в неделю!

Несколько минут спустя он прерывал себя криком: «Вон! Чтоб меня вздернули, если это не та женщина с ревматическим артритом в кресле-коляске! Котиковая шубка снаружи и сплошная молочная кислота внутри! Тошно смотреть, как они толпятся у его двери! К тому же, что он за человек, если бы ты знал! Ты его не видел, тем лучше для тебя. Какого дьявола ты смеешься, Дойл?»

Дойл не мог разогнуться от смеха, когда уезжал из Бристоля.

Несколько месяцев спустя он был уже на пути к Западному побережью Африки. Вернувшись, он узнал, что Бадд собрал своих кредиторов, довел некоторых из них до слез своим подробным рассказом о борьбе с силами обстоятельств, добился их добровольного согласия на отсрочку платежей sine die[37], получил единогласный вотум Доверия и чуть было не уговорил их пустить шляпу по кругу, дабы собрать ему коллективное пожертвование для начала новой жизни.

По возвращении Дойл подумывал, не рискнуть ли ему начать собственную практику, и вдруг поздней весной 1882 года получил телеграмму от Бадда: «В июне прошлого года обосновался в Плимуте. Колоссальный успех. Мой пример должен революционизировать медицинскую практику. Быстро сколачиваю состояние. Сделал изобретение, которое стоит миллионы. Если наше адмиралтейство не купит, ведущей морской державой сделаю Бразилию. Приезжай первым поездом после получения этой телеграммы. Для тебя много работы». Дойл к тому времени вернулся в Бирмингем и не испытывал достаточного доверия к Бадду, чтобы согласиться на его предложение. Вместо этого он написал, что ему и в Бирмингеме очень хорошо и он не хочет бросать свою работу, если нет уверенности, что ему предлагают постоянное место. После десятидневного молчания Бадд снова телеграфировал: «Относительно твоего письма. Почему бы просто не назвать меня лгуном? Говорю тебе, в прошлом году я принял тридцать тысяч пациентов. Заработал более четырех тысяч фунтов. Все больные идут только ко мне. Не перейдут на другую сторону улицы, даже чтобы посмотреть на королеву Викторию. Отдаю тебе весь прием, всю хирургию и все акушерство. Зарабатывай, сколько хочешь. Гарантирую триста фунтов в первый же год». Дойл обсудил это предложение с врачом, у которого работал, и отправился в Плимут.

И снова Бадд ждал его на платформе и встретил его радостным воплем и хлопком по спине.

— Дружище, — немедленно начал он. — Мы обчистим этот город. Я тебе говорю, Дойл, здесь не останется ни одного врача, кроме нас. Они сейчас едва зарабатывают на масло, а когда мы начнем работать вместе, они будут грызть сухой хлеб. Слушай меня, старина! В этом городе сто двадцать тысяч жителей, которые криком кричат, просят совета, а здесь ни один врач не в состоянии отличить таблетку слабительного от почечного камня! Нам надо только успевать поворачиваться. Я стою и принимаю деньги до тех пор, пока не начинает болеть рука.

— Но каким образом? — изумленно спросил Дойл. — Что, в городе так мало врачей?

— Мало?! — завопил Бадд. — Черт побери, их здесь пруд пруди. В этом городе из окна нельзя выпасть, чтобы при этом не раздавить врача. Но все они… Впрочем, ты увидишь сам. В Бристоле ты к моему дому шел пешком. В Плимуте я не позволяю моим друзьям идти пешком к моему дому. А, каково?

В эту минуту разыгралась явно заранее отрепетированная комедия. Их ждал роскошный экипаж, в который были запряжены две прекрасные вороные лошади. Кучер подобострастно спросил Бадда, к какому дому их отвезти. Заметив с удовлетворением, что на Дойла все это произвело должное впечатление, Бадд сказал, что, так как обед должен уже быть почти готов, лучше поехать в «городскую резиденцию». В карете Дойл не мог скрыть изумления, и Бадд сообщил ему, что пока решил довольствоваться домом в городе, домом за городом и домом для занятий медицинской практикой.

— Комната для консультаций и приемная? — предположил Дойл.

— Ты слишком мелко мыслишь, — сказал Бадд. — Я никогда не встречал человека с таким убогим воображением. Я тебе писал о моей практике, слал телеграммы, а ты сидишь и спрашиваешь, две ли у меня комнаты. Мне скоро придется снимать рыночную площадь, и то мне там негде будет повернуться. Твое воображение в состоянии представить себе большой дом, где в каждой комнате ждут люди, набившиеся до отказа, и еще штабелями лежат в погребе? Так выглядит дом, где я работаю, в обычные дни. Люди приезжают из деревень за пятьдесят миль, они всю ночь едят хлеб с патокой на пороге, лишь бы быть первыми в очереди. Представитель комиссии здравоохранения подал официальную жалобу в связи с тем, что мои комнаты для ожидания переполнены. Люди ждут в конюшнях, они сидят на кормушках и под животами у лошадей. Я передам кое-кого из них тебе, дружище, и ты сам увидишь, что к чему.

Экипаж остановился на углу улицы у дома, похожего на просторную гостиницу. Позже Дойл узнал, что в прошлом это был главный клуб города, аренда которого оказалась слишком высокой для его членов. Внушительная лестница вела к двери, над которой вздымались пять или шесть этажей с бельведерами и флагштоком. Тридцать с лишним спален были не обставлены, но комнаты первого этажа и холл производили большое впечатление. Скромно объяснив, что это его «домик», Бадд повел Дойла наверх. «Понимаешь, — сказал он, вбив несколько гвоздей в дверь спальни Дойла, где стояла еще маленькая железная кровать и умывальник на раскладном ящике, — нет смысла покупать гарнитур за сорок фунтов только для того, чтобы потом выбросить его в окно, потому что некуда ставить гарнитур за сто фунтов. Нет смысла, правда, Дойл? Я обставлю этот дом так, как никто никогда не обставлял свой дом. Клянусь всеми святыми, люди за сто миль будут приезжать, лишь бы только взглянуть на него. Но делать это надо постепенно, комната за комнатой».

Миссис Бадд сердечно встретила гостя, они сели за стол и приступили к обеду, который полностью оправдал ожидания, навеянные мебелью, коврами и занавесками столовой. Бадд в экстазе от огромных сумм, которые он за все это выложил, таскал Дойла по комнате, пока стыл суп, показывая стулья, драпировки и т. д. Он даже остановил служанку, схватив ее за руку, чтобы спросить у Дойла, видел ли тот когда-либо служанку аккуратнее. Посередине обеда он выбежал из комнаты и вернулся с мешком, полным денег, которые он высыпал прямо на скатерть. «Наша дневная выручка», — объяснил он. Там было 33 фунта и восемь шиллингов. Когда Дойл заметил, что бристольским кредиторам будет приятно узнать, как хорошо у него идут дела, веселость Бадда испарилась, на лице появилось выражение дьявольской злобы, и его жена отослала служанку.