После бури. Книга первая - СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН

Корнилов тогда содрогался от этих слов Ивана Ипполитовича, потом успокоил себя: «Сумасшедший же?!»

Теперь же, вспоминая Ивана Ипполитовича, одетого в длинную холщовую рубаху, он думал: «Попробуй опровергни сумасшедшего! Попробуй не поверь в сегодняшнюю идею, в многообещающую идею спасения мира, хотя бы и через промысловую кооперацию! »

Корнилова уже подхватило, он уже чувствовал себя через мировой масштаб, тем более что в последнее свое посещение города Аула он накупил там газет и все их, от строчки до строчки, прочитал, но тут явился к нему Гришка Худяков, зажиточный, а того больше — жадный мужик с Нижней заимки.

Несколько лет тому назад к нему первому нанялся Корнилов вить веревки, но уже на другой день Гришка полез на работника с кулаками, работник замахнулся на хозяина деревянной колотушкой, на том они и расстались — Корнилов ушел в Верхнюю заимку, там и научился вить толком, вил у нескольких хозяев, но такого хама, как Худяков, слава богу, больше не встречал.

— Тае,— сказал Худяков, усаживаясь на стул и разбрасывая черной лапой во все стороны сивую свою лохматую, давным-давно не чесанную бороду.— Тае, ты сарай мой знаешь, ты бывал в ем, в ем пятьдесят один сажен с дюймом, пишу его весь в артель, пиши и ты сию же минуту, я слова не скажу против, а сараюшку не дам! Не позволю писать! Сараюшка, не в пример сараю, завсегда под замком, чужим в нее ходу ни ногой, а ключ — у бабы, а бабу свою я обшаривать ни в коем случае никому не велю! Не позволю! Пущай она ходит при ключе, она всею жизнь при ключах ходила. А кто сунется обшаривать либо хотя бы Христом-богом выпрашивать ключ — тому проломаю башку. Проломаю. Сам.

И Худяков показал кулак, на пальце было у него толстое, потемневшее серебряное кольцо.

Господи боже мой — так вот ведь кто стукнул Корнилова по голове в той ужасной драке!

Ну, конечно, сколько Корнилов вспоминал — кто? Следователь спрашивал — кто? — он ответить не мог, он не видел. Он тогда, в драке, в какой-то миг почувствовал, будто кто-то, чем-то на него со страшное силой замахивается сзади, кажется, железной тростью, он хотел обернуться, почти обернулся и не успел. Но вот эту руку, вот этот волосатый кулак, в котором была тогда зажата железная трость, вот это серебряное потертое и потускневшее кольцо он тогда, оборачиваясь, увидеть успел!

А следователь-то, УУР-то думал, будто Корнилов запирается, из каких-то соображений не хочет выдать человека, который его едва не убил, а когда так, следователь и дальше подследственного ковырял, сначала слегка, потом больше-больше. А до каких пор доковырялся?!

— А-а-а! — закричал Корнилов, вскочив за столом и взмахнув над головой Худякова рукой. — А-а-а, да ты еще и грозишься, гад! Я тебе покажу сараюшку на замке! Я тебе покажу, гад, что значит идти против артели, подрывать артельный устав! Понял?!

— А я сам... — раскрыв пасть, глубоким басом взревел Худяков.

— Понял? — перебил его Корнилов.

— Сам! ..

— Понял? ..

Это несколько раз повторялось, и человек в розовой рубахе, будто слушая их, подтверждал: «Давай, давай, Корнилов! »

Вошел УПК, встал у порога, потом подвинулся к столу.

— Что за разговор?

Худяков умолк, посмотрел на УПК. Теперь двое было против одного, и Худяков встал и ушел.

В дверях, не оглядываясь, погрозился:

— Вы! Собрались тут интеллигенты! А я — сам! УПК прошелся из угла в угол избы-кабинета, огляделся вокруг, посмотрел и на Корнилова:

— Здорово ты начал. Не шибко интеллигентно ты начал, интеллигент, но — здорово! А что же? Ежели обстановка требует, значит, она требует! И вот я вижу, дело у тебя пойдет, я выдвиженец от сохи, но глаз у меня на кадры наметанный, я в Павловском своем кусте промкооперации сколько председателев снял, сколько назначил?! Бугалтеров и счетоводов сколько снял, сколько назначил — ошибок не допустил! И на тебя гляжу и вижу — дело у тебя пойдет замечательно и поразительно! Ведь они кем по сей день были, веревочники? По какой графе в статистическом управлении они числились? Они так же, как художники и писатели, числились там по графе «кустари-одиночки, без мотора». Но это писателям и художникам ничего не значит, им это как с гусей вода, а рабочему человеку это же позор! И вот они, веревочники, нынче, благодаря хотя бы и твоим стараниям, товарищ Корнилов, полностью от векового своего позора освобождаются и становятся кооператорами, членами артели, почти полноценным рабочим классом! Так вот — исполняй свою высокую должность, Корнилов, исполняй по всей форме изо всех сил! А тогда история тебя ни в коем случае не забудет! Ты не думай, Корнилов, будто я излагаю тебе истину в последней инстанции, но все ж таки я думаю — обязательно найдутся люди, они скажут: «Вот,— скажут они,— был председатель в промысловой артели «Красный веревочник» по фамилии Корнилов. Он был, тот Корнилов, из бывших, а в то же самое время — сознательный советский гражданин! Он не только сам перевоспитался, он вокруг — сколько было несознательныхвсех перевоспитал! »

И УПК пожал Корнилову руку. Крепко!

«Давай, Давай!» — Подтвердил Это рукопожатие человек с плаката.

Конец первый книги

Приложение к журналу «Дружба народов».