Анализ характера - Вильгельм Райх

Некоторые психиатры отрицают существование этих фактов. Другие их не отрицают, но говорят, что «именно так и должно быть», что подобная форма резкого разграничения дьявольского мира от социального лоска только на пользу, ибо обеспечивает безопасность социального функционирования. Но истинно верующий в Бога выразит протест в связи с этим. Он может сказать, что все, связанное с дьяволом, должно быть отвергнуто и нельзя отгородившись тут, открыться там. Моралист по этому поводу может возразить, что истинная добродетель не в отсутствии порока, а в сопротивлении дьявольским искушениям.

Мне бы не хотелось принимать участие в этом споре. Я уверен, что в рамках такого образа мышления и существования каждая сторона может быть по-своему права. Я бы хотел остаться вне этого порочного круга, чтобы понять дьявола так, как он представлен в повседневной жизни шизофреника.

Должен сказать, что обычный шизофреник гораздо честнее, нежели homo normalis, если принять во внимание прямоту его выражений за индикатор честности. Любой хороший психиатр знает, что шизофреник шокирующе честен. Это человек, который, как принято говорить, входит в «глубококий контакт» с происходящим. Шизоид не лицемерит и ничего не скрывает. Он превосходно усваивает эмоциональную суть происходящего и этим резко отличается от homo normalis. Я выделяю эти черты шизофреника для того, чтобы стало понятно, почему homo normalis так не выносит шизоидный разум.

Объективная обоснованность этого превосходства шизоидной рассудительности проявляется еще и на практике. Когда человек хочет постичь истину о социальной действительности, он изучает «сумасшедших» Ибсена или Ницше, а не произведения хорошо адаптированного дипломата или резолюции конгрессов коммунистических партий. Мы обнаруживаем волновой характер и свечение оргонной энергии на удивительных полотнах Ван Гога, которая совершенно отсутствует у его современников. Мы узнаем основные черты генитального характера из картин Гогена, которых нет у homo normalis. И Гоген, и Ван Гог стали психотиками. Если мы хотим постичь мир человеческих эмоций и глубинных человеческих переживаний, мы, как биопсихиатры, обращаемся к шизофреникам, а не к homo normalis, потому что именно шизофреник откровенно расскажет, что он думает и чувствует, в то время как homo normalis не скажет ничего и вынудит нас годами заниматься «раскопками», прежде чем раскроет свое внутреннее содержание. Поэтому я утверждаю, что шизофреник гораздо честнее, чем homo normalis.

Такое положение дел выглядит весьма печально. Где-то рядом должен быть другой путь. Если homo normalis действительно так нормален, как он считает, если он претендует на то, что самореализация и истина являются важнейшими задачами здорового индивида и здоровой социальной жизни, то ему потребуется гораздо больше решимости и воли для того, чтобы раскрыть для себя самого и для своего доктора, что он «сумасшедший». В структуре homo normalis должно быть что-то ложное в самом основании, если ему так трудно дается правда. Заявлять вслед за адаптировавшимися психоаналитиками, что все идет так, как должно, потому что иначе невозможно выдержать напора всех эмоций, все равно, что полностью согласиться с утверждением о том, что выздоровление зависит от того, какой жребий выпал человеку. Мы не можем надеяться на улучшение состояния, расширяя знания о душе человека и одновременно защищая его нежелание раскрыть себя. Либо одно, либо другое — либо мы придерживаемся тактики расширения границ знания о человеке, и тогда нам необходимо осудить обычную позицию избегания homo normalis, либо мы защищаем эту позицию и отказываемся от попыток познать человеческое сознание. Других альтернатив нет.

Для того, чтобы понять homo normalis и противоположный ему шизоидный характер, нужно выйти за рамки мышления и того, и другого. Homo normalis полностью блокирует восприятие базового оргонотического функционирования благодаря своему жесткому панцирю; у шизофреника же, напротив, панцирь почти полностью отсутствует и, таким образом, биосистему захлестывают глубокие переживания, исходящие из биофизического ядра, с которыми та не может справиться. Поэтому понятно, что закованный в панцирь homo normalis испытывает тревогу, когда чувствует угрозу оргономических открытий, в то время как шизоидный характер принимает их мгновенно и легко и чувствует их притягательность. По этой же причине мистик, который структурно близок шизоидному характеру, как правило, принимает оргонотические факты, но только как отражение в зеркале, а вот ригидный механистичный человек смотрит на все научные достижения в области эмоций с высокомерным презрением и называет их «ненаучными».

Я полагаю, что нам следует изучить относящиеся к делу детали этих важнейших человеческих функций на примере конкретного случая параноидной шизофрении. Это обрисует нам картину дьявольского гораздо лучше, чем любые теоретические абстракции психиатрического клинического опыта.

Мир шизофренических переживаний безграничен и настолько богат, что мы должны ограничиться теми деталями, которые имеют отношение к нашему основному предмету исследования: как шизофреник переживает свое биофизическое ядро? почему его эго расщепляется таким типичным образом?

Я хочу изложить историю болезни человека, страдающего параноидной шизофренией. Как это принято в клинической психиатрии, в моем описании нельзя будет узнать конкретного человека, но в нем будут ясно отражены типичные механизмы заболевания.

Это был первый случай шизофрении, который мне пришлось лечить с помощью оргонной терапии. Мой подход в этом случае основывался на нескольких важнейших теоретических положениях, которые возникли в результате моего прежнего опыта работы с шизофрениками, а именно:

1. Психоаналитическое видение психических функций соответствует трем большим сферам — эго, суперэго и ид, и его необходимо четко отличать от биофизического видения жизнедеятельности всего организма, соответствующего следующим функциональным сферам: биоэнергетическое ядро (плазматическая система), периферия (кожная поверхность) и оргонно-энергетическое поле, расположенное за пределами поверхности тела. Эти две теории по-разному описывают различные природные сферы. Одно описание невозможно приложить к другой сфере функционирования организма, и наоборот. Есть только одна точка соприкосновения двух теоретических схем — в психоаналитической теории это «ид», область, где заканчивается психология и начинается биофизика.

2. Наиболее эффективным терапевтическим подходом ко всякому эмоциональному (^биофизическому) заболеванию, если оно вообще существует и если его можно определить, является отведение биоэнегии от биопатических симптомов. Для того, чтобы разрушить психоневротические или психотические симптомы, не нужно и даже вредно углубляться во все детали бесчисленных патологических разветвлений; вместо этого надо раскрыть ядро биосистемы и установить сбалансированную энергетическую экономику, которая автоматически снимет симптомы, поскольку с энергетической точки зрения они возникли в результате нарушения энергетического метаболизма этой биосистемы.

3. Когда панцирь начинает разрушаться, невротики, как и психотики, чувствуют большую опасность. Чтобы руководить этим процессом, необходимы максимальная осторожность и медицинские навыки. Поэтому практическое применение медицинской оргонной терапии ограничивается работой хорошо подготовленных терапевтов. Мы понимаем свою ответственность лучше, чем кто бы то ни был, и не должны допускать до этой работы тех, кто мало знаком с оргонной терапией.

Мне заранее было хороню известно, что у пациентки может и даже непременно произойдет срыв, когда ее панцирь будет полностью разрушен. Но вероятность того, что она выдержит процедуру, была достаточно велика, и я решился на эксперимент. Пациентка несколько раз лежала в психиатрической клинике, и лечение каждый раз занимало больше года. Ей ставили диагноз «шизофрения», и, согласно записям, болезнь прогрессировала. Предполагалось, что окончательный срыв неминуем, поэтому риск в данном случае был не слишком велик, а перспектива достаточно многообещающа, чтобы удовлетворить совесть терапевта-экспериментатора.

Пациентка — тридцатидвухлетняя девушка, ирландка, которую привели родственники, наслышанные о моих медицинских приемах при работе с биопатиями. Я объяснил им, насколько опасно вызвать срыв. Они готовы были рискнуть, и дали письменную расписку в этом. Я сказал им, что существует риск внезапного приступа дест-руктивности. Поскольку по прежнему опыту я был хорошо знаком с такими деструктивными приступами, то чувствовал, что и в данном случае следует ожидать чего-то подобного. Поэтому я проводил эксперимент вне клиники, в условиях строгого надзора сиделки или родственников, которые были обязаны все время находиться около пациентки и при первых признаках беспокойства и намеков на деструкцию должны были обратиться в клинику. Было еще одно условие — пациентка, которую иногда на время выписывали, должна была регулярно встречаться с лечащим ее терапевтом. Кроме того, существовала договоренность, что все контрольные встречи будут проходить в институте, где она прежде лечилась, чтобы была возможность немедленного помещения ее в клинику в случае возможного срыва. Я так же поддерживал связь с лечащим психиатром и мог скооперироваться с ним, если бы возникла такая необходимость.