Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вскинул автомат, но Иван Фаддеевич положил руку на ствол:
— Подожди.
Солдаты подходили к залому. Вслед за первыми из лесу вышло еще четверо. И в это мгновение раздался удар, подобный отдаленному грому, и сверкнул быстрый свет, словно солнечный зайчик мелькнул и скрылся, — так всегда бывает, когда в водопаде бревна сшибаются друг с другом.
Кархунен все же нашел это злополучное бревно и ловко сорвал его с камня. Залом рухнул, и весь этот древесный вал тронулся с места, дальше по течению.
Но где же сам комиссар? Неужели и он погиб на камнях порога, как отец Ани Олави?
Несколько солдат подбежало к камням, около которых минуту назад был залом. Видимо, они собирались перебраться по залому, как по мосту. Два-три бревна еще держались за камни.
Солдат, ловко перепрыгивая с камня на камень, с бревна на бревно, прошел несколько метров, но поскользнулся и с головой ушел в воду.
— Теперь стреляй! — сказал командир, и я дал длинную очередь по группе.
Солдаты рухнули на землю, но на месте остались лежать только двое, другие заползли за камни и притаились.
Залом был сорван. Теперь не так-то легко перебраться на наш берег.
Оставив у реки в засаде дозорных, командир приказал остальным отойти на лесистую, покрытую валунами высотку и расположиться на склоне, обращенном к чаще.
— Товарищи, — сказал комиссар, он был весь мокрый и не успел еще выжать воду из одежды, — в нашем распоряжении меньше часа, положение сложное.
Он хорошо проводил собрания. Да это и не мудрено. Три года перед войной он был председателем лучшего колхоза района и, сам немногословный, не переносил многословия у других. Фамилия у него была знаменитая. Внук прославленного сказителя. Из уст его деда под знаменитой сосной на берегу озера Куйто сам Элиас Ленрот записывал лучшие руны «Калевалы». Но круглолицый, всегда чисто бритый, Кархунен совсем не походил на своего деда, окладистая седая борода которого была по портретам известна всем детям Карелии и Финляндии.
Я навсегда запомнил это наше открытое партийное собрание в тылу врага, здесь, у окопов заблаговременно подготовленной круговой обороны, в двухстах километрах от линии фронта.
— Первое слово командиру отряда, — сказал Кархунен и сдвинул на затылок пилотку.
— Ну что ж, товарищи, — сказал Иван Фаддеевич, входя в круг. — Большой мост списан в расход. Приказ выполнен.
Мы все расположились на скате высотки — кто сидя на камешках и кочках, кто полулежа на земле, кто стоя, прислонившись к дереву. У всех в руках были ветки, которыми мы отмахивались от комаров, густо наседавших на лицо.
Дозоры были расставлены, и мы могли, не опасаясь внезапных неприятностей, проводить партийно-комсомольское собрание.
И все же каждый из нас прислушивался к малейшему шороху, с минуты на минуту ожидая выстрела.
Мы ждали этого выстрела, чтобы встретить лахтарей как положено.
— Товарищи, подробный разбор операции отложим. Все группы выполнили свое задание без потерь, — сказал Иван Фаддеевич. — Взорван мост, уничтожены семьдесят три фашиста, взорвана линия высоковольтной сети, унесены провода, уничтожена машина с тремя офицерами, добыты важнейшие документы, взята предательница — враг советского народа.
Все мы повернулись к старухе.
Пекшуева сидела среди нас, седая, с непричесанными космами, и по-прежнему шевелила сухими губами. Но глаза ее не были уже так безучастны, как несколько минут назад. Они оживились и зажглись интересом. Старуха с нескрываемым любопытством, словно запоминая каждого в лицо, рассматривала партизан.
Она была глуховата и не расслышала, что сказал о ней командир, но, почувствовав на себе взгляды, смутилась и уставилась глазами в замшелый валун.
— Теперь перед нами самые большие трудности этого похода, — продолжал командир. — Мы обнаружены, и враг сделает все, чтобы нас окружить и не выпустить. Титов принес приказ немецкого командования. — В руке Ивана Фаддеевича был листок, найденный в немецкой полевой сумке. — Из этого приказа видно, какие силы бросили они против нашего отряда. Уже идут из разных пунктов. Это здорово, что мы на себя отвлекли с фронта столько сил: три роты немцев с минометами, егерский батальон, эсэсовская рота, финские самокатчики и собаки, авиация. Немцы и финны действуют против нас сообща. В восемнадцатом году лахтари только немецкой помощью удержались. Ну и теперь друг за дружку держатся. Я передал об их плане по рации штабу. Беломорск приказывает нам отрываться от врага и выходить на Большую землю. Слишком уж неравные силы для лобовых боев.
Командир был прав. Нас всего девяносто три человека.
— Продукты получим только завтра, — продолжал Иван Фаддеевич. — Получим и тогда оторвемся. Иначе самолет нас не найдет. Питания для рации осталось всего на четверть часа. Без боя не обойдется. Пусть каждый коммунист, каждый комсомолец, каждый партизан сделает для себя выводы, — так закончил командир и сел на поваленное буреломом дерево.
Если бы мы были на Украине или на Смоленщине, то могли бы достать еду у крестьян. Но здесь, в Карелии, где население почти полностью успело эвакуироваться, где маленькую деревеньку с не успевшими уйти жителями и за сто верст не сыщешь, здесь нечего об этом и думать.
Всем было ясно, что без еды далеко не уйдешь, что надо ждать самолета. Всем было ясно, что без боя сейчас оторваться от противника невозможно, и всем хотелось драться. Катя рассказала нам о том, что видела в родной деревне.
— Они высекли Лелю Лесонен за то, что она в школе разговаривала по-русски, а двух племянников Ниеми отняли у матери и увезли. Что с ними сделали — никто не знает. Мальчики осколками стекла разрезали шины у фашистских машин, вытащили втулку у бочки с бензином, и бензин растекся по земле. Немцы не знали, кто это сделал. Но вот эта старуха Пекшуева донесла на них…
Катюша была потрясена. С Лелей она училась в одном классе.
— И за что? За то, что она говорила по-русски!.. — возмутилась Аня. Щеки ее пылали.
Слушая взволнованный рассказ Кати в глухом карельском лесу, среди озер и огромных, обрывистых скал, таких родных моему сердцу, я был горд тем, что преподаю русский язык и литературу… Теперь, более чем когда бы то ни было, мне стало ясно, что это не только мое счастье и радость, — это мой боевой пост. Тысячи и тысячи людей в лесах Карелии и на сопках Заполярья, в холодных штормах Баренцева моря и жарких степях Украины подняли оружие.
