Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

Я ничуть не удивлена. Среди плотно сплетённого клубка эмоций выделяются яркими красками только совсем неуместные восторг и гордость за него. За то, что не поддался возможности прожить красивую и бурную жизнь за чужой счёт, не оставил свои цели и мечты, нашёл способ выкрутиться из той ситуации, в которой другие бы опустили руки, получив достойное оправдание собственного бездействия. За то, что он оказался именно таким, каким мне хотелось его видеть — хоть признаться в этом мешала непомерная гордыня.

— Зря ты так, — его улыбка догоняет мою так же быстро, как у него самого из раза в раз выходит догонять меня. — Глеб на самом деле добился очень многого.

— Даже заслужил эксклюзивное право лично передавать тебе послания от Валайтиса?

— И это тоже, — его смех низкий, чуть хрипловатый, оседает внутри меня странной, щекочущей дрожью в животе и жаром в груди, от которого я пытаюсь избавиться, глубже загоняя в себя прохладный и как будто уже влажный от скорого дождя воздух.

— Что он от тебя хочет?

— Чтобы узнать об этом, нужно всё же с ним поговорить. А у нас с этим пока что не складывается, — он пожимает плечами и продолжает улыбаться, развернувшись вполоборота ко мне и тем самым окончательно выбивая из привычного равновесия.

Небо затягивается тёмным смогом низко висящих туч, заслоняющих и без того тусклое, слабое весеннее солнце, отчего все цвета окружающей природы вдруг становятся насыщенней, контрастней. Выделяется каждая ярко-зелёная, заострённая на конце травинка, светятся невинной белизной лепестки скромных полевых цветов, мерцает глубокой синевой вода в реке, с ритмичными всплесками проносящаяся мимо нас. И его улыбка — искренняя и непосредственная, совсем ребяческая, — так и притягивает мой взгляд, владеет им всецело, безгранично, завораживает своей красотой.

Сердце рвётся, рвётся изнутри, пропускает сквозь себя кровавые ростки тоски, обвивающей нежные и хрупкие бутоны привязанности, жалости, доверия, что так и не загнулись во мне за все эти годы.

А теперь мне больно. Просто невыносимо, необъяснимо больно.

Я не смогу быть такой, Кирилл, не смогу! Я пуста, выжжена, вырвана с корнем. Во мне не осталось ничего настоящего, тёплого, живого.

Чем быстрее он поймёт, что нам больше не по пути, тем проще будет обоим, не так ли?

— Почему же ты не хочешь с ним встречаться?

— Несложно догадаться, о чём именно Валайтис будет вести разговор. Я знаю, что отец играет не за его команду. А в политике такого уровня понятие «не за него» равноценно «против него». Отказаться от сотрудничества с Валайтисом станет слишком опрометчивым и недальновидным поступком, учитывая нынешнее распределение сил. Согласиться — значит оказаться под перекрёстным огнём двух противоборствующих группировок и ступить на ту территорию, откуда нет обратной дороги. Даже из царства Аида можно было выбраться хитростью и смекалкой, а из войны за власть выйти невозможно.

— Разве не этого ты хотел? — прикусываю губу, собираюсь с мыслями, набираюсь смелости, чтобы как по заказу озвучить именно то, чего наверняка добивался Глеб, специально упоминая при мне Валайтиса. — Он сможет помочь тебе сохранить при себе компанию и при этом окончательно разобраться с отцом. Получить именно то, о чём ты мечтал последние десять лет. Я не вижу реальных причин, чтобы теперь отказываться от этого.

— Не видишь? — переспрашивает Кирилл будто бы удивлённо, немного растерянно, и задумчиво оглядывается по сторонам. — Ты в упор не замечаешь того, Ма-шень-ка, что стоит у меня прямо перед глазами, застилая собой весь мир.

Я теряюсь от его слов, странных и пронизанных совсем другой откровенностью, той, что вырывается хаотичными толчками прямиком из сердца. Теряюсь от грубой, болезненной ухмылки, в которой искривляются чётко очерченные губы, и от того, как уверенно он пересаживается мне за спину и прижимает вплотную к себе, больше не спрашивая разрешения и не дожидаясь, когда я решусь, отчаюсь, захочу этого сама.

А я хочу, хочу, так сильно хочу!

Руками уверенно сжимает мои плечи, сдавливает их длинными, сильными пальцами, пробирающимися сквозь свитер и блузку, врастающими прямиком в кожу, пронзающими тело железными спицами, не позволяющими пошевелиться. Лбом прислоняется к затылку, и горячим дыханием щекочет шею. Согревает. Обжигает.

Аккуратно ступает по размытой и скользкой, узкой тропинке между заботой и болью.

— Месть уже давно перестала быть моей заветной мечтой. Главное, чего я хочу сейчас, Маша, это размеренной и спокойной жизни для нас. Без страха и ожидания очередных проблем. Без разборок и постоянной борьбы за власть. Пусть даже без огромных денег и высокого статуса. Я не могу влезть в это всё и тем самым поставить тебя под удар, понимаешь? — он переходит на шёпот, прижимается губами к выемке прямо под мочкой, а руками обхватывает меня, обнимает, стискивает до ноющей боли в рёбрах, ни в какое сравнение не идущей с той болью, что расползается кровяными кляксами прямо под ними.

Не говори мне такое, Кирилл! Не смей так со мной поступать, не надо, умоляю!

Выворачиваюсь резко и быстро, еле-еле вырываюсь из его хватки, прикладываю все имеющиеся силы на то, чтобы попытаться оттолкнуть от себя то, что оказываюсь не готова принять. Слишком рано, слишком сильно, слишком честно, слишком, слишком… Всё чересчур, за пределами и нормами, выше облаков, выше всех звёзд, на которые разрываются сейчас мои внутренности, складываясь в новые галактики.

Я сбрасываю с себя его руки и отстраняюсь от тёплых губ, разворачиваюсь и толкаю ладонями прямо в грудь, выплёскивая всю ярость и почти опрокидывая его на землю. Набираю полные лёгкие воздуха, надеясь унять это жжение, эту острую, никак не ослабевающую боль; закрываю глаза, чтобы не видеть этот проклятый тёмный, выворачивающий меня наизнанку взгляд, затягивающий в глубины изумрудно-зелёного омута и гипнотизирующий отблесками серебра и бронзы.

А потом падаю прямо перед ним, падаю на него, падаю к нему в объятия.

Я вся где-то там, лицом в изгибе его горячей шеи, пальцами в копне густых и жестких волос, ногтями в каменной твёрдости напряжённого плеча, всем телом в коконе уютного тепла, кажущегося спасительным, необходимым. Я вся где-то там, целиком и полностью в нём.

— Иди нахрен, Кирилл. Иди ты нахрен со своими желаниями. Ненавижу тебя, ненавижу, ненавижу! Думаешь, можно вот так просто объявиться спустя ебаные десять лет и… и… да ты хоть знаешь, что я… — горло сводит судорогой, и я задыхаюсь, хриплю, пытаюсь выхватить широко раскрытым ртом хоть мизерную каплю воздуха.

— Не знаю, я не знаю, Маша. Расскажи мне, — говорит настойчиво, говорит спокойно, говорит громко, еле ощутимо покачивая меня из стороны в сторону, баюкая, как маленькую.

Я не маленькая, не маленькая! Я больше не ребёнок, я выросла, я смогла пережить всё то, от чего хотелось умереть.

Смогу пережить и это.

— Скажи мне, Маша. Выкрикни мне это прямо в лицо, чтобы я наконец узнал. Чтобы я понял.

— Нет, нет, — судорожно шевелю губами, не понимая, произношу ли это вслух или твержу на повторе только в своей голове.

— Давай же, кричи, — водит пальцами по моей шее, сжимает волосы на затылке в кулак и с силой оттягивает их, грубо отрывая от себя моё лицо и всматриваясь в него требовательно, властно. Меня трясёт, снова душит — теперь уже слезами, любой ценой пытающимися задержаться в разваливающемся, распадающемся, рассыпающемся теле, и дальше травить его своим солёным ядом.

— Нет, нет, я не хочу, нет.

— Кричи, кричи, ну же, Ма-шень-ка, — гладит, трогает моё тело, прихватывает, пощипывает пальцами редкие участки оголённой кожи до острой и жгучей боли, до ярко-розовых пятен обиды, сдавливающей горло ещё сильнее, распирающей изнутри с бешеной силой, грозящей вот-вот просто разорвать меня в клочья. — Тебе нужно это. Давай же, кричи, кричи.

— Нет, нет, — у меня не получается вырваться от него, не получается снова отпихнуть от себя, не получается даже ударить как следует: лишь скрести пальцами по плечам, упираться ладонями в грудь и мотать головой, ощущая приближение чего-то страшного, ужасающего своей мощью, подчиняющей себе моё тело.