Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

Хотя уверена, что буду жалеть об этом не меньше, чем все прежние годы жалела о своём побеге. Может, останься я тогда, доверься ему, признайся себе в неправильных желаниях — и всё сложилось бы совсем иначе?

— Не в мести дело, — качает он головой и, оглядываясь по сторонам, останавливает машину прямо среди широкого поля, уходящего вниз, к реке, игривые хвостики которой виднеются вдали. — Маша, — мне приходится отозваться и всё же развернуться прямо к нему, с немым вызовом отвечать на прямой и пристальный взгляд тёмных глаз, поглаживающих моё лицо своим мрачным холодом.

Смотри же, Кирилл. Я уязвима. Испугана. Ничтожна.

Смотри. Оценивай. Сравнивай. И скажи мне, зачем тебе это нужно? Зачем тебе я?

— Маша, — ещё раз выдыхает он особенно хрипло, тихо, как будто вообще не шевеля губами, и тянется ко мне ладонью, которую следовало бы яростно отбросить в сторону, отшвырнуть от себя, ударить; увернуться от прикосновения к своей щеке его пальцев, обманчиво-прохладных, но оставляющих линии зудящих ожогов, сплошь покрывающих мою кожу от скулы до подбородка. Самое время рассмеяться и заметить, что такие жесты срабатывают только в чёртовых фильмах, где достаточно одного пронзительно взгляда глаза в глаза, где можно поддаться эмоциям и напрочь забыть о том, что твоя жизнь висит на волоске.

А моя уже и не висит вовсе: давно сорвалась и оседает вниз медленно, как крутящееся в воздухе пёрышко, но неотвратимо.

Оттого особенно смешно, что к его руке я тянусь сама. Льну, как дворовая собачонка, впервые приласканная кем-то, а не получившая пинок под рёбра и брезгливое «пошла отсюда». И это так противно. Я сама себе противна до безобразия, и спешно прикрываю веки, лишь бы не увидеть в его взгляде, в выражении аристократически-точёного лица отражение того, что рвёт меня на части изнутри.

— Там есть своя иерархия. Чёткое распределение должностей со своей сферой ответсвенности. Это не клуб по интересам, а скорее амбициозная и опасная работа, откуда невозможно уволиться по собственному желанию. И если один элемент отлаженной десятилетиями пищевой цепочки вдруг выбывает, то…

— На его место должен встать кто-то другой, — шепчу, так и не открывая глаз, пока подушечка его большого пальца поглаживает уголок моих губ.

— Да. В этом и заключается главная проблема. Мы не знаем, что он там делает. Не знаем, что те люди могут потребовать взамен. Но нет сомнений, что никто не позволит какой-то рядовой пешке встать у руля огромной компании, стратегически важной для всего государства. Им плевать, какая у меня фамилия, чья кровь течёт во мне. Потому что по факту я — пшик, пустышка, просто ответственный исполнитель и неплохой руководитель, не имеющий никакой ценности и настоящей власти.

— Это так и есть?

— Не совсем, — уклончиво отвечает он, задумываясь ненадолго. — Пойдём, я постараюсь обьяснить тебе настоящее положение дел.

Мы спускаемся ближе к реке, пробираясь через заросли высоких и прилипчивых сорняков, то и дело обвивающихся вокруг ног и старающихся остановить нас. Влажная трава неприятно хлещет по пальцам, и я втягиваю их в рукава его свитера, опрометчиво надетого мною вместо своего плаща.

Просто так — спокойнее. И мне в самом деле становится плевать, что он поймёт, как сильно я зациклена на всём, связанном с ним.

Небо затягивается плотными облаками, напоминающими грязный снег, с серо-коричневыми прожилками в толще белого цвета, предвещающими скорый дождь. Кажется, за последние пару недель солнце вообще ни разу не показывалось над столицей, полностью уступив своё место угрюмым грозовым тучам.

Кирилл чуть приминает траву у пологого берега и садится прямо на неё, как и в молодости не заботясь о том, что одежда промокнет или запачкается. А я сажусь рядом, в точности повторяю его позу, только лишь согнутые колени прижимаю вплотную к груди, обхватываю руками и кладу на них подбородок, устремляя задумчивый взгляд на беспокойную рябь, идущую по воде с порывами ветра.

— У меня, как такового, действительно мало влияния. Я просто руковожу компанией, которая мне даже не принадлежит: доподлинно известно, что есть документ, согласно которому в случае смерти отца она может перейти к ближайшим партнёрам, вроде того же Байрамова, если совет директоров посчитает, что мне не под силу будет самому с ней управиться. Другой вариант, про который уже несколько раз поднимали речь, это насильственный переход под власть государства. Чтобы избежать всего этого, мне необходимо зарекомендовать себя, но… кто бы мне позволил.

— Отец?

— Да. Он мягко и ненавязчиво ограничивает все возможности приобрести хоть какую-то власть. Даже в дела нашей компании постоянно агрессивно вмешивается, срывает важные контракты, сворачивает новые проекты. Просто, чтобы напомнить всем, что именно он там главный.

— Он думает, что задержится на этом свете дольше положенного срока? Или надеется утащить свой бизнес, статус и деньги с собой в могилу?

— Вряд ли он всерьёз задумывается о таких сложных материях, Маша, — усмехается он и прислоняется своим плечом к моему, незаметно и ловко придвигается чуть ближе, а в пальцах уже крутит сорванную когда-то травинку с пушистыми кисточками соцветий на конце. — Хочет взять от жизни максимум. Ему всего-то сорок три, при этом куча денег, устойчивая нервная система и хорошая генетика — деду было восемьдесят два, и он абсолютно не собирался умирать без посторонней помощи.

Смотрю на него исподтишка, украдкой, раздумывая над тем, как много черт от столь ненавистного ему человека при этом унаследовал сам Кирилл? Можно сколько угодно презирать и ненавидеть своего отца, можно долго держаться за воспитание доброй и наивной матери. Но можно ли навсегда запереть в своей душе тот мрак, что живёт и разрастается там изо дня в день?

Всё, что мне довелось слышать и знать об Андрее Войцеховском, укладывалось всего в несколько ёмких и точных характеристик. Жёсткий. Бескомпромиссный. Эгоистичный. Властный. И одновременно с тем чудесным образом умеющий располагать к себе людей.

Что ж, Кирилл точно уступает ему в последнем пункте. И мало чем отличается по всем остальным, кроме как тяжёлым обременением хоть какими-то расплывчатыми понятиями о морали и честности.

— И тем не менее, ты смог каким-то образом добиться своего лакомого кусочка власти, не так ли? — вдалеке раздаётся глухой раскат грома, и мне остаётся только сжимать пальцы в кулаки и молиться, чтобы дождь не успел добраться до нас раньше, чем закончится этот разговор. Потому что он нужен именно сейчас, срочно, без остановки и передышки, чтобы больше не растягивать собственную безысходность и беспомощность на часы, дни, недели.

Мне необходимо сложить полную картинку настоящего мира Кирилла Войцеховского в своей голове. Узнать его полностью, по-настоящему, как не решилась сделать это много лет назад. Чтобы понять, что делать дальше.

Чтобы принять его жизнь, раз не научилась жить своей собственной.

— Смог. Отец же и помог, сам о том не подозревая. Нанял мне нянечку, чтобы приглядывать и наставлять бестолкового сына в крутой столичной жизни. И Глеб выполнял всё требовавшееся от него на отлично, доносил отцу о каждом моём шаге и каждом сказанном слове. Надо бы спросить у него, с чего он вообще вдруг передумал, — хмыкает он и с плохо скрываемым раздражением отбрасывает от себя смятую и истрёпанную травинку. — Вёл я себя тогда, как мудак. Многим хуже, чем в нашу с тобой старую встречу. Но мы с ним как-то нашли общий язык и общие интересы. У него были небольшие, но всё же связи, умение втираться в доверие и возможность действовать без постоянного присмотра свыше. А у меня были деньги, которыми отец делился особенно щедро, наверняка надеясь, что я буду слишком занят тусовками, чтобы лезть в серьёзные дела.

— Значит, Глеб выступает подставным королём, пока на самом деле правит всем стоящий за его спиной серый кардинал, — улыбка касается моих губ без спроса, но с наглой решительностью, ласково обводит уголки прохладными и слегка шероховатыми на ощупь подушечками пальцев, точь-в-точь повторяя странную ласку Кирилла.