Горящая земля - Бернард Корнуэлл

Только все было вовсе не так.

Я пытаюсь рассказать людям, на что похожа битва, и рассказы эти получаются сбивчивыми и неубедительными.

После битвы, когда страх стихает, мы обмениваемся историями и из всех этих рассказов сплетаем узор боя, но во время битвы все слишком перепутано. Да, мы и вправду пересекли ров, и веревочные сети на парусах сыграли свою роль — по крайней мере, на некоторое время, — и лестницы были принесены к датской стене, но я столько всего упустил…

Барахтающихся в отливе людей, падающие на нас тяжелые копья, кровь, темную на темной воде, вопли, чувство, что ты не знаешь, что случилось, отчаяние, резкий стук наконечников копий, что метали в нас с парапета, более тихие звуки стрел, попадающих в цель, крики людей, не понимающих, что происходит, людей, боящихся умереть, людей, орущих, чтобы другие принесли лестницы или вздернули рангоут повыше на скользком откосе.

А в придачу была грязь, густая, как копытный клей, и такая же липкая. Густая и скользкая грязь, люди, покрытые грязью, залитые кровью, умирающие в грязи — и непрерывные пронзительные вопли датчан, поливающих нас руганью с небес.

Вопли умирающих. Люди, зовущие на помощь, взывающие к своим матерям, плачущие на пути к своей могиле.

В конце именно маленькие детали выигрывают битву. Ты можешь бросить на стену тысячи человек, и большинство из них потерпят неудачу, или съежатся за рвом, или присядут в воде — и лишь немногие, храбрые и отчаянные, сражаются несмотря на страх.

Я наблюдал, как человек, несущий лестницу, со стуком прислонил ее к стене и стал взбираться по ней с обнаженным мечом, а датчанин нацелил тяжелое копье и ждал. Я выкрикнул предупреждение, но потом копье ударило сверху вниз, и наконечник пробил шлем. Человек закачался на лестнице и упал назад, кровь брызнула в рассветном мареве; и второй человек отбросил его с дороги, испустил вызывающий клич, взбираясь по ступенькам, и рубанул копейщика топором на длинном топорище.

В тот момент, когда все затопило солнце нового дня, везде царил хаос. Я делал все, что мог, чтобы организовать атаку, но теперь отряды смешались друг с другом.

Некоторые люди стояли во рву по пояс в воде, и все были беспомощны, потому что мы не могли приставить лестницы к стенам. Датчане, хоть их и ослепило рассветное солнце, сбивали лестницы вбок тяжелыми военными топорами.

Некоторые лестницы, со ступеньками, сделанными из зеленого дерева, сломались, и все равно храбрецы пытались взобраться на высокий палисад. Одна из лестниц из парусины соскользнула вниз, и я наблюдал, как люди тащат ее обратно, на место, пока вокруг них падают копья.

С укреплений снова швырнули огонь, он ярко вспыхнул, осветив шлемы и клинки, но люди загасили угли, втоптав в грязь. Копья стучали по щитам.

Я поднял упавшую лестницу, бросил ее на стену и стал подниматься, но человек не может взбираться по лестнице, держа меч и щит, поэтому щит болтался у меня на спине и мне приходилось хвататься за ступеньки одной только левой рукой, в то время как в правой я держал Вздох Змея. Датчанин ухватил клинок моего меча затянутой в перчатку рукой и попытался вырвать у меня оружие. Я дернул меч назад, потерял равновесие и упал на труп, а после по той же самой лестнице начал взбираться Эдуард.

Он был в шлеме, окаймленном золотом, увенчанном плюмажем из перьев лебедя, что превращало его в удобную цель. Я увидел, как датчане ждут, чтобы перетащить его через укрепления и забрать его прекрасные доспехи, но потом Стеапа сбил лестницу вбок, чтобы Этелинг упал в грязь.

Я услышал, как Эдуард мягко сказал:

— Великий Боже! — как будто пролил немного молока или эля.

Это заставило меня рассмеяться.

Топорище брошенного топора ударило меня по шлему. Я повернулся, подобрал оружие и швырнул его в лица, видневшиеся вверху, но топор пролетел слишком высоко. Отец Коэнвулф помог Эдуарду встать.

— Тебя здесь быть не должно, — прорычал я священнику, но он не обратил на меня внимания.

Он был храбрым человеком, потому что не имел доспехов и оружия. Стеапа прикрыл Эдуарда своим огромным щитом, а копья так и сыпались сверху.

Каким-то чудом ни одно из них не попало в отца Коэнвулфа. Он воздел распятие в сторону издевающихся датчан и прокричал им проклятие.

— Принести сюда лестницы! — взревел кто-то. — Принести их сюда!

Это был отец Пирлиг.

— Лестницы! — закричал он снова, взял у одного из своих людей улей и повернулся к стене. — Попробуйте медку! — взревел он датчанам и швырнул улей вверх.

Стена была примерно десяти футов высотой, и требовалась большая сила, чтобы перебросить через парапет запечатанный улей. Датчане не могли знать, что это был именно улей; может, они приняли его за валун, хотя наверняка понимали, что человек не может швырнуть валун так далеко. Я увидел, как меч полоснул по улью, потом улей исчез за парапетом.

— Еще один! — закричал Пирлиг.

Первые пять должны были приземлиться на бойцовую площадку. И должны были сломаться.

Ульи были запечатаны. Бран дождался прохладного вечера, когда все пчелы вернутся домой, а потом закрыл все входы илом и навозом.

Теперь оболочка первого улья, которая представляла собой всего лишь высушенный коровий навоз, укрепленный прутьями орешника, раскололась, как яичная скорлупа. И пчелы вылетели наружу.

Пирлиг швырнул второй улей, другой человек швырнул третий.

Один из ульев не перелетел через парапет и упал обратно в грязь, где каким-то чудом не разбился. Остальные два плавали во рву, и я никогда не узнал, что случилось с остальными, но первые два сделали свое дело.

Пчелы принялись за работу. Тысячи и тысячи сердитых, сбитых с толку пчел разлетелись среди датских защитников крепости, и я услышал крики испуга и боли. Людей жалили в лица и в руки; это отвлекло их — что нам и требовалось.

Пирлиг взревел, чтобы его люди приставили лестницы. Эдуард сам прислонил к стене лестницу и попытался по ней взобраться, но Стеапа отшвырнул его в сторону и поднялся первым. Я полез за Стеапой.

Не могу сказать, как был взят Бемфлеот, потому что не помню ничего, кроме хаоса. Хаоса и пчелиных укусов. Зато я знаю, что Стеапа добрался до верхушки лестницы и расчистил пространство на парапете, так дико размахивая боевым топором, что топор чуть не попал в мой шлем, увенчанный волком. А потом Стеапа перебрался через парапет и пустил в ход топор с убийственной эффективностью. Эдуард последовал за ним. Повсюду вокруг него мелькали пчелы.

— Крикни своим людям, — велел я Эдуарду. — Вели им присоединиться к тебе!

Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами, потом понял.