Костры миров (сборник) - Геннадий Прашкевич

– Опять назвали козлом. На этот раз, правда, не плешивым. И выговор искусственный. Это что? НУС?

Ия промолчала.

– Но смысл? Какой смысл?

– А какой смысл в автобусной сваре? – спросила Ия. – Тебя толкнули, ты ответил. Тесно. Все раздражает. Не поминай НУС всуе.

Я позвонил дежурной.

– Кофе, пожалуйста. И еще… Появится доктор Юренев, мы его ждем…

Положив трубку, я посмотрел коньячную бутылку на свет. Юреневу тоже хватит.

Дежурная явилась подозрительно быстро.

Кофе она не варила, принесла растворимый.

– Доктора Юренева этот спрашивал… – Она покрутила кудрявой головой, вспоминая трудное для нее имя… – Гомео… Нет, Гомек…

– Гомес, – подсказал я.

– Вот точно, Гомес. Он с бутылкой шастает по коридорам, говорит, у него презент для доктора Юренева. От всех колумбовских женщин.

Я поправил:

– Наверное, колумбийских.

– Ага. От всех колумбийских женщин, говорит, презент.

Не успела дежурная выйти, снова зазвонил телефон.

– Ну что, сладко тебе? – голос был подлый, девичий, проникающий в душу, нежный. – Шибко сладко?

– Ага, – сказал я.

– Тебе еще слаще будет, – многозначительно пообещала незнакомка и неожиданно звонко рассмеялась.

– Как думаешь, ему что-нибудь удалось? – спросил я, вешая трубку. – Разброд какой-то в природе.

Ия кивнула.

– Но чего он хотел от НУС? Как мог повторить эксперимент Андрея Михайловича, если записи практически не сохранились? И еще он говорил про какой-то запрет. Нельзя же всерьез прогнать такую сложную задачу в обратном порядке.

– Почему нельзя?

Я пожал плечами.

– Чего вы хотите от НУС?

– Точных ответов.

– Что значит точных?

– Как тебе объяснить? – задумалась Ия. – Ты спрашиваешь, например, сколько мне лет. Я называю цифру. Но, может, ты хотел знать, сколько мне лет не как особи, а как представителю определенного вида? Самое сложное – это точно сформулировать вопрос, дать ясно понять, что ты хочешь именно этого и ничего другого.

– Некорректный вопрос вызывает сбои? Эффекты второго порядка, они не только компенсация каких-то действий, но и плата за неточность?

Ия кивнула.

Мне стало жаль ее.

– Какого черта нужно от Юренева Гомесу? – я хотел отвлечь Ию от мыслей.

– Распить бутылку рома. Ничего больше. Они правда дружат.

Она сказала это, и лицо ее неожиданно изменилось.

Она даже схватила меня за руку:

– Что там дежурная говорила о презенте? Какой презент? Что еще, кроме рома? Почему от колумбийских женщин? Он же нес Юреневу ром.

Она сама дотянулась до телефона.

Да, она сотрудница доктора Юренева, сказала она дежурной, и голос Ии был полон холода. Да, она имеет право задавать подобные вопросы. Ия холодно разъяснила: да, я имею право выгнать вас с работы прямо сейчас. Ни с кем не советуясь. При этом выгнать раз и навсегда, лишив даже надежды на пенсию. Не устраивает? Прекрасно. Тогда отвечайте. Что это за презент? Гомес что-то держал в руках? Я не слышал, что отвечает Ие дежурная, но прекрасное смуглое лицо Ии побледнело.

– Шарф, – сказала она мне, закончив разговор. – У Роджера Гомеса был длинный алый шерстяной шарф. «От всех колумбовских женщин».

И снова взялась за телефон.

Ей долго не отвечали, потом ответили.

– Ты? – спросила Ия бесцветным голосом. – Почему ты дома?

Юренев отвечал так громогласно, что я слышал почти каждое его слово.

Я же не один, громогласно ответил Юренев. Меня Роджер Гомес по дороге перехватил. Юренев хищно хохотнул, и я представил, как он там счастливо и изумленно моргает. Присутствие Роджера условие больше чем достаточное, правда? Юренев счастливо всхрапнул, совсем как лошадь, похоже, ему там с Гомесом здорово было хорошо. Хвощинский с тобой? Вас тоже двое? Юренев не к месту заржал. Сейчас мы с вами воссоединимся.

– Выходи, – попросила Ия все тем же бесцветным незнакомым мне голосом. – Брось все, как есть, бери Роджера и выходи. Только вместе с ним, не отпускай его от себя ни на шаг.

Они прямо сейчас выйдут, громогласно пообещал Юренев. Бутылка рома у них здоровущая, но они ее почти допили. А сейчас допьют остатки. Не тащить же полупустую!

Я слышал каждое слово, потому что Юренев вошел в форму.

Он торжествовал: ром у них ямайский, не мадьярского разлива! Бутылка большая, тоже не мадьярская, мы ее сейчас прикончим. Роджеру сильно понравился семейный портрет, счастливо рычал Юренев где-то там, на другом конце телефонного провода. Особенно понравилась Роджеру обнаженная женщина в центре семейного портрета. Роджер утверждает, что эта обнаженная женщина сильно похожа на обнаженную колумбийку. У них же там мафия! Юренев всхрапывал от удовольствия. Сейчас они досмотрят обнаженную колумбийку и сразу выйдут. Можете встретить, разрешил он.

– Выходи…

У меня сжалось сердце.

Они называют это свободой?

Они бояться каждой мелочи и впадают в транс при одном лишь упоминании о каком-то там длинном алом шарфе?

«Нам надо быть сильными»

Хороша свобода.

Я смотрел на Ию чуть ли не с чувством превосходства.

Она подняла голову и перехватила мой взгляд.

Я покраснел.

– Идем, – негромко сказала она. – Потом ты все поймешь. Невозможно все это понять сразу. Сейчас нам надо встретить Юренева.

Глава XXI

Подарок Роджера

Я задохнулся.

Всего квартал, но мы с первого шага взяли резвый темп.

– Подожди, так мы разминемся с Юреневым.

– Здесь не разминешься.

– Все равно, не беги. Если они дома, значит, все в порядке. Юренев не один, с ним Роджер. Юренев сам сказал: условие более чем достаточное.

– Идем!

Перебежав пустой проспект, мы сразу увидели дом Юренева. Наполовину он был скрыт темными соснами, но свет из окон пробивался сквозь ветки.

– Они еще не вышли, – удивился я. – Наверное, ром действительно оказался не мадьярского разлива.

Светящиеся окна выглядели удивительно мирно.

Они успокаивали, они настраивали на спокойный лад.

В конце концов, все, как всегда. Самый обыкновенный душный июльский вечер.

– Видишь… – начал я.

И в этот момент свет в окнах квартиры Юренева погас.

– Они выходят?

– Наверное…

Но что-то там было не так.

Что-то там происходило не так, как надо.

Боковым зрением я отметил: Ия молча стиснула кулачки и прижала их к губам.

Свет вырубился не в одной квартире, даже не в двух, а сразу во всем подъезде. Рыжеватую облупленную стену здания освещали теперь только уличные фонари. По рыжеватой облупленной стене ходили причудливые смутные тени. И мы отчетливо видели, как крошится, разбухает, выпячивается странно бетонная стена дома, будто изнутри ее выдавливает неведомая сила.