Твоя реальность — тебе решать - Ульяна Подавалова-Петухова

— А… ну да… пандемия… — обреченно проговорила Амалия Станиславовна.

Она подошла к роялю и, не садясь, сыграла несколько аккордов из полюбившейся композиции. Вероника даже опешила.

— Вы… вы два раза только прослушали! — воскликнула она.

— Не два… Я слышала, как ты играешь. Невероятная мелодия, — ответила Амалия Станиславовна. — Но пока я не всё запомнила. В голове играет только кульминация.

— Всё равно круто!

— Да… наверное… — учитель посмотрела еще раз на клавиши, а потом перевела глаза на ученицу. — А ты не хочешь ее сыграть на концерте?

У Ники даже дыхание перехватило.

— Что? — только и смогла вымолвить она.

— Сыграть эту «Страсть» не хочешь?

— А можно?

— А почему нет?

— Но как же…

— Ты знаешь, есть мелодии, которые должны жить. Шуберт… прекрасный композитор, и его произведения переживут еще нас с тобой, но… Есть и другие. И они не хуже. Возможно, кто-то скажет, что не лучше. Они другие… понимаешь? Просто другие. И они тоже достойны жизни! Достойны того, чтобы о них знали. Чтобы их ценили. Чтобы ими восхищались. Достойны!

— А если я поменяю мелодию, вдруг…

— О! не бери в голову! Такое происходит сплошь и рядом. Тебя не станут ругать.

— А по сложности?

— Эта композиция точно не простая! А ну-ка сыграй еще раз!

И Ника с удовольствием еще и еще, раз за разом играла любимую композицию любимого композитора, а педагог стояла, чуть облокотившись на инструмент и не отводила от быстрых пальцев своей ученицы, а в голове зрела идея, вот только сначала нужно попробовать самой, а уже потом…

[1] Нет ничего интереснее, чем пробовать новое. Ганнибал Лектер «Ганнибал»

Глава 53. Свобода в том, чтобы не пришлось о чем-то сожалеть.

Глава 53. Свобода в том, чтобы не пришлось о чем-то сожалеть.[1]

Я ни о чём не жалею.

Никогда не жалела.

И не верю в плодовитость сожалений.

Пока ты жалеешь, ты стыдишься себя.

Пока стыдишься — ты в клетке.

Анджелина Джоли

Вот и всё.

Поезд ушел.

Шанс упущен.

Назад пути нет.

Ник, развалившись на скамейке перед фонтаном, запрокинул голову назад и вздохнул.

Он не взял высоту…

Он не взял свою собственную высоту… Хреново…

Перед глазами было бездонная синь неба, но видел парень сейчас не себя, взлетающего перед планкой и даже не планку, с грохотом падающую сегодня бесчисленное количество раз, а Тимку, своего лучшего друга, которому оказывали первую помощь прямо в кабинете директора, который смотрел на подростка, а в глазах жалость и сочувствие. У самого Федора Михайловича лицо было в красных пятнах с рваными краями. Ему уже дали валидол и просили не участвовать в вакханалии, которая всё еще продолжалась в соседнем кабинете. А там истошно орала мать Страхова, и поэтому голоса прочих действующих лиц не были слышны. Елена Николаевна была белее гипсового бюста Аристотеля, стоящего между кубками. А Тимка смотрел на мать одним глазом — второй был заклеен пластырем — и улыбался. Мать то гладила его по волосам, то брала за руку и молчала. Тимка молчал и подавно, только холодные пальцы сжимал, словно говорил, что с ним всё в порядке.

Ага, как же, в порядке? Чокнутая тетка разбила ему нос и чуть не вынесла глаз! Ник всё думал о том, почему друг не стал защищаться, а потом понял: Тимка защищался. Просто не нападал. Если бы он оттолкнул от себя эту бабищу… но у Уварова был пунктик в отношении к женщинам. Ко всем женщинам, даже таким бешеным, как мать Страхова…

Конечно, он не пришел на тренировку, а дозвониться до него Ник не смог. Повисла какая-то неопределенность, неизвестность, которая раздражала, но поделать Егоров ничего не мог.

Иваныч, как это ни странно, не удивился отсутствию Уварова. Ну ясно, тренер как всегда, был в курсе всего, что происходило в школе. Никита стал разогреваться. Иваныч поглядывал на него и молчал. И в его серых глазах подросток прочитал собственный приговор: не возьмет. И Ник не взял. Словно разочаровывать тренера не желал. Вот ведь…

Иваныч стоял у края площадки с матами, скрестив руки на груди, и не сводил глаз с талантливого ученика. А тот всё больше разочаровывался в самом себе — и высота осталась непокоренной.

Тренер не орал, не пилил (хотя уж лучше бы и то, и другое), глянул, как водой окатил, и бросил, как подачку:

— Свободен.

— Свободен… И на хрена такая свобода? — пробормотал Никита и вздохнул.

Телефон вдруг вжикнул. Никита разблокировал смартфон и тут же оживился: Тим прислал сообщение. Егоров, не открывая его, ткнул в зеленую трубку. Гудки лились и лились. Ник уже прокручивал про себя голосовое, которое оставит другу, как вдруг услышал голос друга:

— Да всё ок! Не парься.

— Ты дома?

Уваров вздохнул:

— Только зашел.

— Я щас буду!

Тимка опять вздохнул. Он мог бы сказать, что устал, что его уже вымотали сначала в больнице, а затем в полиции. Мог бы сказать, что не готов к разговору, но… там был Ник. Нику такое он сказать не мог.

— Давай через полчаса. В душ надо сходить, — только и сказал Уваров.

— Ок.

— Ну давай!

— Давай.

— Ну капец, блин, Кутузов! — только и выдохнул Ник, когда увидел друга, открывшего ему дверь.

Тимка хмыкнул, впуская Егорова в квартиру:

— Только при матушке не брякни. И между прочим, ну чтоб ты знал, Кутузов был с обоими глазами.

— Ну да. Ты тоже вроде как! Ты один, что ли? А где Елена Николаевна? — спросил, скидывая обувь, Никита.

— В полиции. Вместе с батей. Не могу оставить ее там одну.

А выглядел он весьма оригинально. Левый глаз был заклеен пластырем. Огромная царапина с багровым вздувшимся краем начиналась