Последнее прощение - Сюзанна Келлс

— А мой отец жив?

— Не знаю.

Она разрешила столько загадок, и вот перед ней встала новая, еще более важная.

— А почему мой отец не забрал меня у Слайзов?

— А вам бы этого хотелось?

— Да, о да!

Лопес смущенно пожал плечами:

— Он об этом не знал.

— А узнать он пытался?

Лопес с грустью посмотрел на нее:

— Вряд ли. Хотя не знаю.

Она чувствовала, что многое оставалось недосказанным.

— Расскажите мне все, что знаете.

Лопес вздохнул. Он понимал, что рано или поздно эти вопросы возникнут, и все же надеялся, что как-нибудь обойдется.

— По-моему, Кит верил, что настанет время, когда он вас заберет, но подходящего случая все не подворачивалось. Когда Договор был заключен и печати розданы, он перебрался в Швецию. Он сражался на стороне шведов и стал приближенным короля.

Кэмпион знала, что Лопес говорит о Густаве Адольфе, великом воине-короле, который глубоко вонзил меч протестантизма в Священную Римскую империю.

— Ваш отец был рядом с королем, когда того убили, и после этого покинул шведскую армию. Он приехал в Амстердам навестить меня. Он стал другим, Кэмпион. На той войне с ним кое-что произошло, и он изменился.

— Как изменился?

— Не знаю, — пожал плечами Лопес — Ему было под сорок. Думаю, он понимал, что жизнь не удалась и он никогда не станет тем великим человеком, каким мог бы стать, судя по его юности. Вам было одиннадцать. Мне известно, что он собирался поехать посмотреть на вас и даже забрать вас, но говорил, что вы, наверное, такая счастливая малышка и что вам нечего делать с таким человеком, как он.

Лопес помедлил, осторожно выбирая слова для следующей фразы:

— Вы были не единственным его ребенком, Кэмпион. Были еще два мальчика в Стокгольме, была маленькая девочка в Венеции и очаровательный младенец в Голландии.

— А их он видел? — с болью в голосе спросила она. Он кивнул.

— Но в те-то края он ездил. А из Англии был изгнан. — Лопес задумался. — Знаю, вам тяжело будет это слушать, но вы были особенным ребенком, дочерью его ангела, той единственной женщины, которую он, по-моему, по-настоящему любил, и вы были единственным ребенком, которого у него отняли. А еще, я думаю, ему было стыдно за то, что она умерла, за то, что он бросил вас, и, думаю, ему было страшно посмотреть на вас.

— Страшно?

— Да. А вдруг бы ребенок Кита Эретайна и его ангела оказался уродцем? Какова же тогда цена любви? Или вы бы возненавидели его за то, что он вас бросил? По-моему, ему хотелось сохранить память об Агате Прескотт как об идеальной женщине. Сохранить память об идеальной любви, способной сдвинуть горы. Но не знаю Кэмпион. Не знаю.

Кэмпион снова подняла печать.

— Он что же, думал, что мне достаточно будет его денег?

— Возможно.

— Я не хочу его денег!

Ей было больно оттого, что Эретайн отверг ее, ей вспомнились все безрадостные дни детства, от которых он мог бы ее избавить. Она положила печать на стол.

— Мне она не нужна.

— Вы хотите сказать, вам не нужна его любовь.

— У меня ее никогда не было.

Она думала о нем. Самый красивый мужчина в Европе, острослов, повеса, поэт, любовник и борец, который отдал свою дочь пуританам, потому что не мог допустить, чтобы она его обременяла.

— А что с ним случилось?

— В последний раз я видел его в 1633 году в Амстердаме. Он хотел остепениться. Говорил, что снова начнет писать, но только уже не стихи. Ему хотелось поселиться в новой стране, чистой стране, хотелось, чтобы все забыли о том, что жил когда-то некий Кристофер Эретайн. Он сказал, что выроет себе могилу и поставит надгробный камень, а потом устроит ферму и будет что-нибудь выращивать, кое-что писать, и, может быть, наконец-то воспитывать детей. Он отправился в Мериленд. — Лопес улыбнулся. — Я слышал, что там есть могила с его именем, но подозреваю, что он насмехается над теми, кто верит, будто он покоится в ней. Думаю, теперь он завел ферму, а может быть, он уже умер.

— Он никогда не писал вам?

— Ни слова. — Лопес казался усталым. — Он сказал, что отправляется в Мериленд, чтобы забыть все прошлое зло.

— А печать?

— Он увез ее с собой.

— Так, может быть, он жив?

— Может быть. — Лопесу очень не хотелось врать Кэмпион. Она нравилась ему. Он угадывал в ней внутреннюю силу покойной Агаты и до некоторой степени темперамент Кита Эретайна. Но Эретайн был другом Лопеса, и он в свое время заставил Мордехая Лопеса дать обещание. Простое и торжественное. И состоявшее в том, что Лопес никогда никому не раскроет, кем стал Кит Эретайн, даже его собственным незаконнорожденным детям. И Лопес сдержал свое слово. Хотя получал известия из Мериленда после 1633 года и знал, что Эретайн жив. — Из него не получился великий поэт, и он совсем бросил писать стихи. Подозреваю, что и Кит Эретайн из него не получился, так что он и пытаться перестал. Если хотите, считайте его американским фермером средних лет, который иногда вспоминает свою былую жизнь.

Во взгляде Кэмпион было презрение.

— И брошенных детей?

— С немалым состоянием, если вы соблаговолите его принять.

— Не соблаговолю.

Она злилась на человека, которого никогда не встречала. Она встала, бессильная и несчастная, подняла печать святого Луки и, с ненавистью посмотрев на нее, решительно положила на стол:

— Мне она не нужна.

Старик смотрел, как она подошла к камину, отодвинула в сторону экран и стала яростно ворошить догорающие угли. Полено разломилось, выбросив сноп искр. Она положила кочергу и снова повернулась к Лопесу:

— A «Mercunus» поступает в Мериленд? Лопес насмешливо сощурился:

— На это уходят недели. А пока, — он поднял печать, — возьмите обратно.

Кэмпион затрясла головой.

— Но почему он не мог хотя бы раз приехать ко мне? Лопес ее будто не слышал. Он держал печать перед глазами и говорил спокойно, почти небрежно.

— В Лондоне у меня есть друзья-торговцы, которым нет дела до моей религии. Вэвесор поспрашивал у них, что новенького вокруг. Похоже, сэр Гренвилл Кони взял замок Лэзен себе в собственность. — Он перевел взгляд на Кэмпион. — Без компенсации.

Она пришла в ужас.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что Тоби Лэзендер лишился всего. Всего. Думаю, он вместе с матерью теперь живет на благотворительность.

Кэмпион уставилась на печать, ярко поблескивавшую золотом в темной комнате. Она почувствовала, что ей не избавиться от печатей. Ради Тоби она должна следовать плану Киту Эретайна. — Я должна их собрать?

Лопес кивнул.

— С нашей помощью. Это задание я дам Вэвесору.

— Вашему волкодаву?

Лопес снова кивнул:

— Я натравлю волкодава на лягушку.