Мерзость - Дэн Симмонс

Нас настигает солнце. Я вижу, что фигурка рядом со мной, похожая на человечка с рекламы «Мишлен», жестами показывает, что нужно надеть очки; у самой Реджи очки уже на месте. Я их ненавижу, поскольку особое стекло искажает цвета и вызывает ощущение — вместе с недостатком кислорода, — что я заперт в чужом мире, как человек в тяжелом водолазном костюме с металлическим шлемом. Однако Реджи права. Теперь мы вышли со снежного поля на длинный участок вздыбленных плит и низких каменных пирамид, но на такой высоте это не спасет нас от снежной слепоты. Ультрафиолетовые лучи все равно ослепят, если достаточно долго карабкаться даже по темной скале. Под анораками, надетыми поверх пуховиков, у нас с Реджи висят маленькие полевые бинокли. Обычно их не берут на Эверест, однако они могут помочь в поисках кузена Персиваля. Реджи еще не доставала бинокль, и на Северной стене справа от себя я не видел ничего такого, что заставило бы меня достать свой. Один раз, когда мы остановились, разломили плитку шоколада и пытались растопить ее во рту, я спросил, ищет ли она тело кузена.

— По обе стороны гребня, — задыхаясь, отвечает она с полным ртом шоколада. — Но… вы помните… мы с Пасангом смотрели… внимательно… до… пятого лагеря… в прошлом году, в августе. Никаких следов… тогда… тоже.

Я почти забыл, что этот подъем к пятому лагерю, новый для меня, был давно знаком леди Бромли-Монфор.

Когда мы с Диконом спросили, сколько времени займет подъем к пятому лагерю с Северного седла, она назвала до смешного точную цифру — пять часов и десять минут. Но Дикон, верный себе, поднял записи тех, кто перемещался из четвертого лагеря в пятый в 22-м и 24-м годах, включая свои собственные, и пришел к той же цифре.

Через пять часов и двенадцать минут мы увидели две маленькие палатки нового пятого лагеря, разбитого Диконом всего в десятке ярдов над нами.

Моя первая мысль: «Должно быть, это шутка».

Это худший лагерь из всех, что я когда-нибудь видел. По правде говоря, здесь вообще нет лагеря. Просто выступ на склоне в месте, частично защищенном от камнепада и ветра высокой каменной грядой, где Дикон с Тенцингом Ботиа и Тейбиром Норгеем передвинули несколько камней, так что образовались две нелепые наклонные площадки, меньшие по размерам, чем установленные на них палатки.

Две маленькие палатки Мида располагаются даже не на одном уровне. Одна, справа от нашего маршрута восхождения, наклонилась над самым обрывом, а другая, в еще более ненадежном положении, футов на 30 выше и слева. Эта вторая палатка буквально висит над пропастью — до главного ледника Ронгбук 5000 футов отвесной стены. В первую секунду мне кажется, что это неудачная шутка Дикона и двух его шерпов. «Мы не можем тут ночевать, — мелькает у меня в голове. — Это просто невозможно, черт возьми».

Но потом я понимаю, почему Ричард выбрал именно эти места; каменная гряда надежно защищает нижнюю палатку, а у верхней, которая выглядит менее надежной, имеется целая паутина веревочных растяжек, концы которых обмотаны вокруг трех больших камней рядом с ней. С наветренной стороны каждой зеленой палатки намело сугроб снега, но ни одну из них не повалило и не сдуло с обрыва.

И все же я не могу поверить, что мы вручим свою жизнь — не говоря уже о том, чтобы хоть на мгновение закрыть глаза и заснуть, — этим безумным конструкциям на каменных плитах склона.

Но сколько я ни вглядываюсь в скалистый гребень через толстые стекла очков, другого места для палаток найти не могу.

Реджи поворачивается и садится на громадную наклонную плиту рядом с нижней палаткой. Потом перекрывает подачу кислорода и снимает маску. Я следую ее примеру. Ощущение, что я тону — даже полный вдох не дает достаточно кислорода, — мгновенно вызывает панику. Но это быстро проходит.

Медленно, как водолаз, которым я себе казался, Реджи расшнуровывает клапан палатки — со стороны каменной стены, а не крутого обрыва — и наклоняется, чтобы заглянуть внутрь.

— Спальные… мешки… и все… остальное на месте… где Дикон… и носильщики… их оставили… — говорит она, громко и тяжело дыша. — Печка «Унна» и… брикеты топлива. Но… много… снега. Внутри… спальные мешки… мы можем намокнуть.

Черт. Ладно, мы принесли с собой спальники. Солнце светит так ярко, что в защищенных от ветра местах почти тепло. Я расстегиваю пуховик и с трудом выдавливаю: «Веник… метелка…» — и хлопаю по внешнему кармашку с левой стороны рюкзака.

Реджи кивает, достает крошечную метелку и откуда-то находит в себе силы просунуть голову в палатку и вымести оттуда почти весь снег. Затем она выворачивает наизнанку спальные мешки, вытягивает на солнце и прижимает камнями, чтобы их не унесло внезапным порывом ветра.

Закончив, Реджи достает из внутреннего кармана барометрический высотомер и смотрит на шкалу.

— Двадцать пять тысяч двести пятьдесят футов, плюс-минус двести футов погрешности на погоду, — сообщает она и замолкает, тяжело дыша. Я вижу, что она указывает на что-то внизу, слева от нас.

Мне требуется целая минута, чтобы разглядеть. Два обрывка зеленого брезента на заснеженной скалистой площадке на крутом склоне.

— Пятый лагерь в двадцать втором, — поясняет Реджи.

Глупо, конечно, но я радуюсь тому, что для разбивки пятого лагеря мы поднялись на 200 или 300 футов выше, чем железные люди из экспедиции 22-го года.

— А где… палатки… лагеря… двадцать четвертого года? — спрашиваю я.

Реджи пожимает плечами. Она говорила, что летом прошлого года вместе с Пасангом поднималась до пятого лагеря предыдущей экспедиции, и я подозреваю, что она знает, где это место, но слишком устала, чтобы отвечать.

Какую бы палатку или палатки мы ни выбрали для ночлега — а от мысли о том, что придется провести ночь в таком ненадежном сооружении на сильном ветру, у меня холодеет внутри, — по рассказам Дикона, Нортона и остальных я прекрасно представляю, каким будет остаток этого дня.

Во-первых, нам с Реджи предстоит достать немногочисленные предметы первой необходимости — здесь уже имеется печка «Унна», так что принесенную с собой мы прибережем для следующего лагеря — и заползти в спальные мешки, наслаждаясь обманчивым ощущением тепла под нагретым лучами солнца брезентом палатки. Слишком уставшие, чтобы заняться чем-то полезным, мы будем просто лежать без движения каждый в своем спальнике минут сорок пять или даже час, время от времени включая «английский воздух», чтобы отогнать головную боль, которая уже заползает в черепную коробку, как клубящаяся масса облаков на леднике Восточный Ронгбук далеко внизу.

Потом один из нас — я очень надеюсь, что это будет Реджи, — найдет в себе силы, чтобы с частыми остановками (и еще более частыми стонами) выползти из спального мешка, из палатки, проковылять по жутко крутому склону к ближайшему участку чистого снега, в десяти шагах от палатки и всего в четырех шагах от висящей над пустотой палатки слева от нас, и потратить последние силы, чтобы наполнить снегом два алюминиевых котелка.

Затем, с такими же стонами и охами, мы будем вместе разжигать проклятое твердое топливо, открывать консервные банки и пакеты с едой — непростое дело на такой высоте — и два часа готовить обед, на который нам даже не хочется смотреть: наверное, пеммикан или вареную говядину (должно быть, ее любит Дикон, поскольку взял ее так много), — а потом «кипятить» едва теплый чай с большим количеством сахара и сгущенного молока.

От мысли о еде желудок сжимают спазмы. Наверное, я просто буду спать весь день и всю ночь. У нас в термосах еще осталась вода. Ее хватит до завтра. Или до самой смерти. В зависимости от того, что наступит первым.

Поэтому слова Реджи вызывают у меня не просто удивление — оторопь.

— Как вы отнесетесь к тому… чтобы… подняться… к шестому лагерю?

— Сегодня? — Мой голос похож на писк.

Кивнув, она извлекает откуда-то из-под застегнутого пуховика маленькие дамские часики.

— Еще нет двенадцати. Дикон говорит… они поднялись из пятого лагеря… в шестой… меньше чем… за четыре с половиной часа. Мы можем добраться туда задолго до… темноты.

Мне кажется, что это чистая бравада, что Реджи просто шутит, но потом я смотрю на ее обожженное солнцем лицо и прекрасные глаза между спущенной кислородной маской и сдвинутыми на лоб очками и понимаю, что она абсолютно серьезна.

— Они начали подъем… утром, — говорю я. — Отдохнувшими.

Реджи качает головой, и локоны ее иссиня-черных волос выбиваются из-под шерстяной шапочки, надетой под капюшоном.

— На такой высоте… невозможно толком отдохнуть. Одно… мучение. Лежишь… без сна. Это можно делать… и на высоте двадцати семи тысяч футов… ночью. А утром… начнем искать… Перси. По пути вниз.

— Дикон и Же-Ка рассчитывают, что мы будем здесь… в пятом лагере, — выдавливаю из себя я.