Дар волка. Дилогия (ЛП) - Энн Райс

— У меня в голове компьютер, точно как и у тебя, — ответил Ройбен. — Мой отец — поэт. И он часто читал мне Книгу Исайи, когда я был маленький.

— Исайи!.. — с почти натуральным испугом повторил Стюарт. — Не Мориса Сендака или «Винни-Пуха»? Ну, если так, ты просто не мог не стать Человеком-волком и тебя нельзя мерить обычной меркой.

Ройбен усмехнулся и покачал головой. Маргон негромко, но с явным неодобрением рыкнул.

— Детский сад для морфенкиндов, — сказал он. — Нет, мне это нравится!

Феликс не обращал на разговор ни малейшего внимания. Он продолжал изучать чертежи и списки своих планов рождественского праздника.

Ройбен постепенно начинал представлять себе будущий праздник, и у него начало теплеть на душе. Точно так же он проникался теплом по отношению к дому, по мере того как узнавал его.

— Исайя! — продолжал между тем язвить Стюарт. — И потому, что так сказал Исайя, вы, бессмертные безбожники, станете танцевать в кругу?

— Не прикидывайся дурачком, — посоветовал ему Маргон. — Ты совершенно ничего не понял. Мы танцевали в своем кругу в ночь зимнего солнцестояния задолго до того, как Исайя появился на свет. А в предстоящую ночь мы будем оплакивать Маррока, которого больше нет с нами — одного из нас, которого больше с нами нет, — и примем в свое общество — официально — тебя, Ройбена и Лауру.

— Погодите минутку, — сказал Стюарт, вырвав Ройбена из задумчивости. — Значит, Лаура все же решилась? Она будет с нами! — Он откровенно обрадовался. — Ройбен, что же ты молчал?

— Хватит на сегодня, — с обычной мягкостью сказал Феликс и поднялся из-за стола. — Ройбен, ты пойдешь со мною. Как хозяин дома ты должен получше познакомиться с погребами.

— Я тоже хочу посмотреть, какие там темницы и казематы! — воскликнул Стюарт.

— А ты сиди! — грозно, хотя и негромко, прикрикнул на него Маргон. — И смотри сюда. У нас еще много работы с этими планами.

3

Несмотря на усталость, Ройбен охотно согласился осмотреть подвалы и зашагал вслед за Феликсом по ступенькам. Они быстро миновали помещение со старыми печами и попали в первый из проходов, образующих лабиринт, который заканчивался туннелем, уходящим во внешний мир.

За последнюю неделю электрики сделали проводку под низкими потолками и в части таинственных комнат, но работы еще далеко не были закончены. К тому же, по словам Феликса, некоторые помещения следовало оставить без электрического освещения.

Тут и там в нишах и шкафах, расположенных между запертыми дверями, стояли керосиновые лампы и лежали электрические фонари; следуя за Феликсом, Ройбен осознал, что понятия не имеет, насколько широко и далеко тянутся эти катакомбы. На грубо оштукатуренных стенах тут и там поблескивала вода. Углубившись вслед за Феликсом на совершенно незнакомую территорию, Ройбен насчитал по обеим сторонам узкого коридора самое меньшее десять дверей.

Феликс, державший в руке большой электрический фонарь, остановился перед дверью с цифровым замком.

— В чем дело? Что тебя тревожит? — спросил он и положил твердую ладонь на плечо Ройбена. — Тебя что-то расстроило. Что случилось?

— Да ничего не случилось, — буркнул Ройбен. Он, с одной стороны, обрадовался тому, что дело дошло до его тревог, а с другой стороны, ему было немного стыдно. — Все идет так, как решила Лаура, и вы наверняка это знаете. А я не знал. Я сегодня был у Лауры. Я истосковался по ней и сам не понимал, почему так сильно хочу, чтобы она вернулась домой, и почему так тревожусь о том, что с нею происходит. Я был готов силой притащить ее сюда или сбежать.

— Ты действительно не понимаешь? — спросил Феликс. Его темные глаза глядели на Ройбена с сочувствием и немного покровительственно. — А ведь все очень просто. И ты не должен упрекать себя, ни в коем случае не должен.

— Феликс, вы всегда добры, — сказал Ройбен, — добры и заботливы, а у меня на кончике языка крутится столько вопросов о том, кто вы такие и что вам известно…

— Понимаю, — ответил Феликс. — Но, по большому счету, важно лишь то, чем мы сейчас являемся. Послушай, я с первой нашей встречи полюбил тебя как сына. И если бы считал, что тебе будет полезно узнать историю моей жизни, то рассказал бы ее тебе в подробностях. Но тебе это совершенно не поможет. Ты должен пережить все это сам.

— Почему я не радуюсь за нее, — спросил Ройбен, — не радуюсь тому, что она получит такую же силу, узнает те же тайны? Что со мною не так? Как только я понял, что люблю ее, я захотел передать ей Хризму. Я даже не знал тогда этого слова. Но я знал, что она может передаваться, что ею можно поделиться, и хотел этого…

— Естественно, — сказал Феликс. — Но ведь она для тебя не просто личность, она твоя возлюбленная. — Он замялся на мгновение. — Женщина. — Он повернулся к небольшому цифровому замку и, зажав фонарь под мышкой, быстро набрал код. — Ты воспринимаешь ее как свою собственность, иначе и быть не может. — Он приоткрыл дверь, но оставался на месте. — А теперь она стала одной из нас и вырвалась из твоих рук.

— Именно так она и сказала, — ответил Ройбен. — И я знаю, что должен радоваться тому, что она вырвалась из моих рук, что ее приняли без всяких условий, что к ней относятся как к целиком и полностью независимой личности…

— Да, конечно, ты должен радоваться, но ведь она твоя супруга!

Ройбен промолчал. Он снова увидел перед собой Лауру возле ручья, с маленькой деревянной дудочкой, на которой она потом играла — неуверенно играла жалобную мелодию, похожую на короткую молитву.

— Я понимаю тебя, — продолжил Феликс. — Ты наделен исключительной способностью к любви. Я видел это, чувствовал это, знал это еще во время нашего первого разговора в юридической фирме. Ты любишь своих родных. Любишь Стюарта. И глубоко любишь Лауру, и если тебе почему-то станет невмоготу находиться с нею… что ж, ты и это примешь с любовью.

Ройбен отнюдь не был в этом уверен и вдруг почувствовал себя совершенно обескураженным от количества имеющихся и возможных впереди трудностей. При мысли о Тибо, неподвижно и безмолвно стоявшем в темноте, в нем вспыхнула бешеная ревность, ревность к тому, что Тибо дал ей Хризму, ревность к тому, что Тибо, с первой встречи не скрывавший симпатии к ней, может теперь оказаться к ней гораздо ближе, чем когда-либо был Ройбен…

— Пойдем, — сказал Феликс. — Я хочу показать тебе статуи.

Они вошли в холодное помещение. Широкий желтый луч фонаря ложился на белую облицовочную плитку. Она покрывала даже потолок. В глаза Ройбену сразу бросились несколько массивных беломраморных фигур очень тонкой работы, с барочной вычурностью пропорций и одеяний, не уступавших пышностью ни одной из итальянских скульптур, которые ему доводилось видеть. Они, вне всякого сомнения, попали сюда из какого-то заокеанского палаццо шестнадцатого века или, может быть, церкви.

У него перехватило дух. Феликс держал фонарь, а Ройбен исследовал статуи, осторожно стирал пыль с потупленных глаз Богоматери, ее щек. Даже в знаменитой вилле Боргезе он не видел ни одной скульптуры, где жизнь была бы столь пластично воплощена в камне. Над ним нависал высокий бородатый Иосиф, а может быть, один из пастухов? Рядом стояли агнец и вол — тоже искуснейшей работы, — а потом Феликс неожиданно перевел луч света на троих важных и величественных Царей-волхвов.

— Феликс, это же настоящие сокровища, — прошептал Ройбен. До чего же жалкими были все его прежние представления о вертепе для Рождества.

— Должен заметить, что они не выходили на террасу к Рождеству почти сто лет. Моя драгоценнейшая Марчент никогда их не видела. Ее отец недолюбливал подобные развлечения, а я слишком часто проводил зимы в других концах света. Мне ужасно надоело прикидываться своим собственным смертным потомком. Но на это Рождество они предстанут публике со всем подобающим антуражем. Я уже заказал плотникам интерьер хлева. В общем, увидишь. — Он почему-то тяжело вздохнул.

Луч фонаря пробежал по громадной фигуре богато украшенного верблюда, потом — осла с большими нежными глазами… они были так похожи на глаза зверей, которых Ройбен мог перечислить в памяти, широко открытые, кроткие, безответные глаза тех животных, которых он убивал. Его вдруг пробрала дрожь — он снова подумал о Лауре и запахе оленей, находившихся неподалеку от ее дома.

Он протянул руку и коснулся изящных пальцев Девы Марии. Затем фонарь осветил фигуру Младенца Христа с сияющим улыбкой лицом, растрепанными волосиками и радостно смеющимися глазами, лежавшую с простертыми руками на мраморной соломе.

Глядя на Христа, Ройбен почувствовал боль, страшную боль. С тех пор когда крохи веры во все это придавали ему энергии, прошло много, очень много времени, ведь правда? Тогда он был маленьким мальчиком и, глядя на такие фигурки, испытывал глубокое и всеобъемлющее чувство, будто в них сосредоточена любовь ко всем без всяких условий.