Всеволод Большое Гнездо - Алексей Юрьевич Карпов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А вот после смерти Всеволода Юрьевича положение «второго Всеволода» в Киеве сразу же пошатнулось. Да и обстоятельства складывались против него. Известие о расправе в Галиче над его двоюродными братьями потрясло киевского князя. Причём потрясло настолько, что он обвинил в случившемся Ростиславичей, которые вряд ли имели к галицкой трагедии прямое отношение.
— Братью мою повесили вы в Галиче, яко злодеев, и положили укор на всех. И нету вам части в Русской земле!
Когда-то с похожим требованием обратился к князьям Ростиславичам Андрей Боголюбский — и это привело к войне, закончившейся жестоким поражением владимирского «самодержца». В той давней войне Ольговичи выступали его союзниками. Теперь глава Ольговичей сам начинал войну с «Ростиславлими внуками», изгоняя их из «Русской», то есть в данном случае Киевской, земли.
Слова его прозвучали либо ещё при жизни Всеволода Большое Гнездо — и тогда киевский князь мог опираться на авторитет и моральную поддержку своего тёзки, либо в ближайшие недели после его смерти — и тогда он крупно просчитался. Впрочем, просчитался Всеволод Чёрмный в любом случае. Отбирая у «Ростиславлих внуков» принадлежавшие им ближние к Киеву города (Вышгород, Белгород и другие), он ломал ту политическую конструкцию, которая худо-бедно обеспечивала его собственное положение в качестве киевского князя.
Самым сильным в поколении «Ростиславлих внуков» был князь Мстислав Удатной, княживший в Новгороде. К нему и обратились его родичи. «Того же лета, — читаем в летописи, — прислали внуки Ростилавли в Новгород к Мстиславу Мстиславичу: “Се не творит нам Всеволод Святославич части в Русской земле. А поиди, поищем своей отчины!”»73. Этот призыв нашёл отклик у новгородского князя. 8 июня 1212 года, то есть уже после смерти Всеволода Большое Гнездо, Мстислав Мстиславич во главе новгородской рати выступил к Смоленску, а из Смоленска вместе с другими «Ростиславлими внуками» — Мстиславом Романовичем, Владимиром Рюриковичем, братьями Константином и Мстиславом Давыдовичами, а также примкнувшим к ним Ингварём Ярославичем Луцким — двинулся к Киеву. У Вышгорода войско Ольговичей было разбито; Всеволод Святославич, «не утерпя», бежал за Днепр «с братьею своею», причём и здесь при переправе многие из его людей «истопоша». Войско Ростиславичей осадило Чернигов, «и много зла створиша, и пригород пожгоша, и села», но «потом управишяся и целовавши крест межи собою, разидошяся»74. Заметим, что о недавнем киевском князе Рюрике Ростиславиче, волею судеб оказавшемся в черниговском лагере, ни «Ростиславли внуки», ни Ольговичи даже не вспоминали. Равно как не упоминается при описании этой войны и один из старших «Ростиславлих внуков» князь Ростислав Рюрикович.
К тому времени Всеволода Святославича уже не было в живых. Он ненамного пережил своего владимирского тёзку и умер в Чернигове во время осады города летом или в начале осени 1212 года. Киевский же стол занял после него сначала Ингварь Ярославич — на время, а затем — уже надолго, до своей трагической гибели на реке Калке в 1223 году, — князь Мстислав Романович Старый.
Старший сын
Своё прозвище князь Всеволод Юрьевич получил, как известно, по многочисленности потомства. Впервые — в форме «Великое Гнездо» — прозвище это появляется в памятнике новгородского происхождения — «Родословии великих князей русских», которое помещено в той же рукописи середины XV века, что и Новгородская Первая летопись младшего извода75.
Подобные прозвища редко возникают при жизни. Чтобы понять, насколько могуч тот ствол, от которого суждено разрастись родословному древу русских государей, нужно немалое время, исчисляемое веками. Отец Всеволода Юрий Долгорукий имел ещё больше сыновей — одиннадцать против восьми у сына. Однако его «Великим Гнездом» не называли, ибо прочие ветви его рода — идущие и от его старшего сына Ростислава, и от Андрея Боголюбского, и от других — со временем пресеклись, и лишь потомство Всеволода дало обильные всходы. «Сей есть Всеволод всем русским нынешним князьям отец, зовомый Великое Гнездо» — так напишет о Всеволоде Юрьевиче в XVI веке тверской летописец76. И это будет правда, ибо именно Всеволода почитали своим прародителем и московские, и тверские, и суздальские, и нижегородские князья (потомки его сына Ярослава), и ростовские и белозёрские (потомки старшего сына Константина), и юрьевские (потомки Святослава), и стародубские (потомки младшего, Ивана).
Почти все сыновья Всеволода оставили заметный след в истории Северо-Восточной Руси. Но даже на их фоне выделяется старший, Константин.
Этот князь привлёк к себе повышенное внимание не только летописцев, но и историков. Его идеализированный образ — христолюбивого и благоверного князя, «второго Соломона», мудрейшего среди всех князей — настолько ярко предстаёт на страницах летописей (прежде всего Лаврентьевской), что у историков не вызывает сомнений тот факт, что значительная часть летописи за первые десятилетия XIII века напрямую восходит к летописному своду, который составлялся в Ростове при дворе самого Константина Всеволодовича, а затем его сыновей, княживших после него77. «Отец сирым и кормитель отходящим, и печальным утешение великое, омрачённым звезда светоносная заходящая, ибо на весь церковный чин отверз ему Бог сердечные очи... Правда и истина с ним ходили, второй Соломон был мудростью» — таким предстаёт князь перед читателями летописи78.
Образ премудрого Константина, можно сказать, «загипнотизировал» последующих историописателей, удостоивших Константина Всеволодовича прозвищем Мудрый — вторым в истории древней Руси после знаменитого Ярослава Мудрого79 (хотя собственно древнерусские летописцы нигде так Константина не именуют). Надо признать, что основания для этого имеются. Летописцы ставят в заслугу старшему сыну Всеволода не только милосердие и нищелюбие и не только попечение о церкви и церковных людях — привычные качества идеального правителя, но и особенную любовь к книжному слову: Константин Всеволодович правил, «всех умудряя духовными и телесными беседами, часто бо чтяше книгы с прилежаньем, и творяше всё по писаному»80. Это действительно не вполне обычно для княжеской похвалы, не входит в стандартный набор княжеских добродетелей. Развивая мысль ростовского книжника, знаменитый русский историк XVIII века Василий Никитич Татищев превратил Константина не просто в книгочея, но в выдающегося организатора книжного дела, создателя не имеющей себе равных библиотеки, состоящей из оригинальных и переводных с греческого (причём переведённых именно по княжескому заказу!) книг, более того — в писателя и знатока истории и права. «Великий был охотник к питанию книг и научен был многим наукам, — писал
