О, юность моя! - Илья Сельвинский

' .

Лшь удрал, плотно поджав свой куцый хвостик: показался боец с судками.

— Почему медвежонок вас испугался?

— Потому, что уважает начальство: чин чина почи­тай.

— Нет, серьезно?

— А серьезно. От меня пахнет железом.

— Как ваша фамилия?

— Я Нечипоренко.

— А я Бредихин.

— Знаю.

— Откуда же?

— Разведчик все знает.

— Вы разведчик?

— И даже ваш начальник: ночью пойдете в разведку под моим командованием.

— Отлично.

— За обед, конечно, извиняюсь: суп из гречки, а на второе вареная картошка в мундирах. Зато завтра шаш­лык будет.

— Ну, до завтра надо еще дожить.

— Доживем! — весело сказал Нечипоренко.

Леське понравился Нечипоренко. Это был настоящий солдат, из тех, кто шилом бреется, дымом греется. С та­ким ничего не страшно.

Воронов в этот день больше не появлялся. К вечеру снова пришел Нечипоренко и повел Елисея вниз по очень путаным тропинкам. Елисей увидел колонну бойцов. Нечипоренко пристал к первому взводу, вторым подошел татарин Смаил, третьим был Леська. На коне жаркой масти вперед поскакал командир. Колонна двинулась.

— Мы впереди всех? — спросил Леська.

— Нет. Совсем впереди сторожевое охранение.

Было уже темно, когда колонна остановилась.

— Ну, теперь наш выход, — сказал Нечипоренко. — Пошли. И чтобы тишина.

Разведчики свернули куда-то в сторону. Вел их Смаил. Леська увидел в темно-фиолетовом небе среди звезд очертания копров. Показались вагонетки с курным углем. Тут же огромный, перетянутый тросом барабан.

— До барабана дойти можно, — зашептал Нечипо­ренко. — Ступай, Смаил, обратно, доложи.

Смаил исчез. Но часовой оказался чутким.

— Кто идет?

Молчание.

— Кто идет? — окликнул часовой громче и, взведя курок винтовки, пошел наугад прямо на разведку. Леську потряс этот каркающий звук ружья. Нечипоренко прило­жился и выстрелил. Часовой упал. В ту же минуту по двору забегали, стреляя, белые силуэты.

— В бельишке выбежали, — сказал Нечипоренко.

Но вот привидения нырнули в окоп. Оттуда ударили пулеметы.

— Не отвечай, — шепнул Нечипоренко. — Они не знают, где мы.

Действительно, пули дзенькали в стороне.

Разведка лежала, прижав к земле головы. Но вскоре в ответ на огонь окопа посыпались маленькие вспышки: партизаны забрасывали белых гранатами.

И вдруг — взрыв! В ночь поднялся как бы пламенно-золотой собор в облаке воскурений.

— Так. Наша работа вся! — отчеканил Нечипоренко, точно рапортуя. — Айда домой.

Он пополз назад, встал на ноги и бодро зашагал к шоссе. Леська за ним.

— Я не выпустил ни одной пули, — разочарованно сказал Леська.

— А я на целую пулю больше тебя, — засмеялся Не­чипоренко.

Пришли под утро. Воронов не спал. Нечипоренко доложил ему о действии разведки.

— Значит, с боевым крещением? — поздравил Воро­нов Леську.

— Это не считается.

— Почему же? Задание выполнено. Чего еще надо?

— Я могу быть вольным? — спросил Нечипоренко.

— Да, да. Ступай. А мы с тобой, студент, на боковую.

— Приходите вниз обедать! — пригласил их Нечипо­ренко. — Завтра шашлык, а его надо кушать с огня...

Они проснулись около трех часов пополудни и тут же, умывшись, отправились на званый обед.

— Глаза не надо завязывать? — спросил Леська.

Воронов засмеялся.

— За что ты мне нравишься, студент? Добродушный ты парень! И еще за другое: не показываешь своей обра­зованности. А я, знаешь, терпеть этого не могу. Вообще ненавижу интеллигенцию, она всегда чего-нибудь выка­маривает из головы. Вот, например, я. Учился, учился. Понял, наконец, что земля не блин, а шар. Ну и отлично. И хватит. Так нет же! Прочитал недавно в одном жур­нале: оказывается, земля не шар, а... эллипсоид вращения. Так-таки и сказано: эллипсоид, да еще вращения. Мало ему, что эллипсоид. А если эллипсоид, зачем же мне забивать голову шарами? Скажи сразу: так, мол, и так, — и все! И чтобы на всю жизнь. По-моему, это не наука, а баловство. Шар, эллипсоид, — что это дает че­ловеку?

«Вот она, полуинтеллигентщина, — подумал Ели­сей. — Немало еще придется с ней повозиться. Наделает она делов».

Вскоре донесся крепкий запах чада и жженой крови. Открылись два костра у печки, сложенной из ракушеч­ного камня и обмазанной кизяком.

Над костром возился Смаил, наблюдая за шашлыком, нанизанным на сабли. Помогала ему женщина в красном платке: она подбрасывала в огонь сушняка... Оба были так увлечены своим делом, что не обратили никакого внимания на пришельцев. За кустами возник большой сарай, срубленный из неошкуренных бревен. На гвозде у двери висел оранжевый мех крымского оленя. Леська вздрогнул: может быть, это Стасик или Славик?

В сарае играли на гармони. Воронов остановился и с наслаждением слушал музыку.

— Вальс, — сказал он, подняв палец. — Люблю я вальс «Оборватые струны», — и тут же поправился: — «Оборванные».

Потом вошли. Леська увидел два ряда нар, были они осыпаны свежей хвоей, на которой, как на постелях, по­леживали партизаны. Сквозь махорочный дымок проры­вался крепкий сосновый дух.

— Вот вам новый товарищ! — провозгласил Воро­нов. — Допустим его до шашлыка?

— Коли достоин, допустим.

— Да как сказать... Пока добыл он для нас пятьде­сят голов овец.

— Подходяще.

— А почему не сто?

— Сто мы не съедим, — сказал Елисей. — Завоняются. Пускай пасутся у хозяина, все равно наши будут.

— И то правда.

Вошел Смаил, неся вместо подноса огромную фанеру, на которой поблескивали сабли с шашлыком. Он опустил фанеру на пол и соскоблил шашлыки плоским немецким штыком, напоминавшим косу. Партизаны, спрыгнув со своих нар, уселись вокруг оленины в кружок и принялись ложками черпать куски горячего мяса.

За Смаилом вошла женщина, внесшая такую же ды­мящуюся фанеру для второго кружка.

— О! И Елисей к нам препожаловал, — сказала она певуче.

— Софья? Какими судьбами?

— А чем я тебя плоше?

— Вот уж, ей-богу, не ожидал... Кого, кого, а уж тебя...

— Нече баить. Садися, а не то... Я твоего шашлыка беречи не стану, а тут — вишь как: все съедят.

— Ну, ступай, Сошка, ступай, — проворчал Воро­нов. — Чего на студента уставилась?

— Да ить шабренок вроде.

Елисей с наслаждением слушал ее ярославский, не испорченный Крымом говорок. Она начинала фразу ско­роговоркой, а кончала затяжно и чуть-чуть вопроситель­но. Уходить Софья не хотела: крестом сложив руки, она глядела на Елисея синим своим сиянием.

— Ну, пошла, пошла! — мягко прикрикнул на нее Во­ронов, как на кошку.

Софью бросило в жар, и, укоризненно взглянув на Воронова, женщина вышла из сарая.

Воронов присел ко второй фанере и позвал Елисея.

— Ложка есть?

— Всегда со мной.

Партизаны рассмеялись.

— Неужели всегда?

— Даже во сне, — сказал Леська. — А вдруг каша приснится!

— Так чего ж ты не ешь?

— Не могу. Бродят по здешним местам два ручных оленя — личные мои знакомые, Стасик и Славик. Боюсь, что это один из них.

— А ты не бойся, — сказал парень в тельняшке, упи­сывая за обе щеки. — Бояться партизану не положено.

— Сошка! — позвал Воронов.

— Ну, я, — отозвалось из-за двери.

— Неси студенту чего-нибудь другого. Он у нас вроде Лев Толстой: мяса не ест.

— Друзей не ем, — поправил Елисей.

Софья прислала с татарином кусок слоистого сыра «качковал» и гроздь розоватого винограда.

Когда обе фанеры опустели, партизаны взялись за ку­рево. Леська отвалился к паре и запел:

Ой, мороз, мороз.Не морозь меня,Не морозь меня,Моего коня.

Гармонист Нечипоренко схватил баян и тут же вклю­чился в песню, хотя никогда ее не слышал:

Не морозь коня,Белогривого...

И вдруг за дверью зазвучал сильный женский голос:

У меня жена,Эх, ревнивая...

Дверь распахнулась, и в проеме показалась Софья. Платка на ней уже не было, а были две косы, уложенные венком.

У меня жена —Раскрасавица, —

пел Елисей.

Ждет меня домой,Разгорается, —

пела Софья.

Песня увлекла партизан. Они восхищенно глядели на эту пару.

— Браво!

— Бис!

— Повторить!

Нечипоренко тронул лады, и Елисей снова запел:

Ой, мороз, мороз...

Но теперь уже подхватили все. Все, кроме Воро­нова. Он мучительно слушал песню и тут же вышел из сарая, как только она отзвенела. Леська пошел за ним.

— Вы что это, товарищ Воронов? Что с вами?

— Душно там.

— Разве? А по-моему, хорошо: пахнет сосной не хуже, чем здесь.