Рыжеволосая девушка - Тейн Фрис

— Да, — ответила я. — Дай мне какое-нибудь дело, Рулант, не то я умру.

— Ну что ж, — сказал Рулант. — Мы как раз взяли напрокат у группы О.D. прекрасный ротатор. Раздобыли его в немецком «Арбейтсбюро». Какие у них там вещи!.. «Де Ваархейд» будет иметь шикарный вид!

Таким образом, я начала ту же работу, которой время от времени занималась и раньше, — печатание и разноску газеты «Де Ваархейд». Рукописи я получала в маленькой лавочке, торговавшей горшками, сковородками и крестьянской глиняной посудой на Донкере Спаарне; кто доставлял туда рукописи, было никому не известно. Копировальный аппарат стоял в мезонине у родителей краснощекой Хреетье, которую я иногда снова видела в Гарлеме, но она делала вид, что не знает меня. Я печатала оттиски газеты и пачками разносила их рабочим в северном квартале, рабочим в Хемстеде, а также учителю в квартале Хаутфаарт, токарю, который увозил их с собой к домнам, и девушке, работавшей в одном из универсальных магазинов… Дома я засовывала иногда экземпляр в карман пальто своей сестры милосердия; мы с ней никогда не говорили об этом, но она наверняка относила маленький листок куда-нибудь, где он делал свое полезное дело. Все новости я отпечатывала сама — у меня пальцы всегда были выпачканы фиолетовой краской. Создавалось впечатление, что оккупанты ударились в истерику: они мародерствовали и уничтожали все на своем пути. Они выгнали жителей Арнема — длинные процессии тянулись вдоль холмов Велюве и рассеивались по всей стране. Все добро, которое арнемцам пришлось оставить, нацистская саранча вывезла, пожрала, а то, что невозможно было взять с собой, просто превратила в обломки. За пределами Арнема они бесчинствовали, как никогда прежде. Они разрушали ратуши, мосты, сараи, крестьянские фермы, поджигали целые деревушки. Селение Пюттен они наказали за один партизанский подвиг таким образом, что я невольно вспомнила о трагической судьбе чешского села Лидице. Мужчин, которых эсэсовцы сумели поймать, они согнали, как скот, в лагерь в Амерсфорте, их семьи выселили, а дома сожгли дотла. Ранним утром они зверски умертвили в лагере всех вожаков. Остальных вывезли в Германию. Ссылки были в порядке вещей. Из Велюве и Твенте, из Утрехта и Роттердама нацисты отправляли по этапу мужчин и юношей в Вестфалию и Рур. Иногда у нас появлялся очевидец этих длительных чудовищных переходов и рассказывал подробности. Карательные отряды немцев рыскали по всей стране якобы по собственному почину, но, наверное, в этих налетах была своя система; эти преследования и убийства то тут, то там имели лишь одну цель: насадить смертельный ужас, создать диктатуру страха. «Де Ваархейд» и другие газеты предостерегали железнодорожников, советовали им уйти в подполье. Большинство из них так и поступило. Вскоре после этого «служба безопасности» начала устраивать облавы на тех, кто в сентябре бросил работу. Благодаря нам люди узнавали, что немцы в Голландии собирают военную форму союзников. Они ожидают прорыва канадцев, писала моя маленькая газета; они готовы были вести партизанскую войну на территории Голландии.

Все новости проходили через мои руки. В моих запачканных чернилами руках я держала донесения о терроре, который свирепствовал в нашей стране. Однако я получала также сообщения о продвижении красных войск, которые стояли у Мемеля, приближались к Будапешту, вторглись в Чехословакию и энергично теснили немцев на Карпатах и в Югославии. Венгерские полки, которые Гитлер навербовал себе обманом, в середине октября в массовом порядке стали перебегать к противнику. Англичане с боями завоевали Болонью и начали гнать нацистские банды с севера Италии обратно в Австрию. Из-за Аахена разгорелось танковое сражение.

Ан и Тинка делали еще более нужное дело, чем я: уже в течение многих недель они были заняты записью мужчин во Внутренние войска Сопротивления. Они знали массу рабочих и, кроме того, получили от Франса и Руланта целый список адресов. Девушки систематически расширяли списки. Большинство мужчин согласилось идти служить, как только нацистские войска уйдут из Голландии. Многие даже взяли домой оружие и, во всяком случае, нарукавную повязку с буквами ВВС… Некоторым, видимо, понравилось, что к ним обратились, и они тоже присоединились к нашей группе. Товарищи старались вредить нашему заклятому врагу всюду, где только удавалось. Иногда они предпринимали налет совместно с членами групп O.D. и К.Р. Однажды они напали на транспорт с картофелем между Гарлемом и Хоофддорпом, а в другой раз ухитрились взорвать участок железнодорожного полотна около Фелзена, когда немцы пытались отправить на Восток последнюю партию необработанной стали. Это помогло, но этого было мало.

Управившись с печатанием и доставкой газеты, я обычно шла в штаб. Там всегда был кто-нибудь из товарищей. Ан играла на гитаре, и мы негромко напевали партизанские песни… Осыпались листья в саду и в лесу. Весь мир вокруг нас был желтый и серый, а главное — сырой. Шел дождь, и липкий туман стлался над береговой полосой. В воздухе становилось все тише и спокойнее. На море теперь почти не происходило сражений. Изредка, когда стоял солнечный день или по крайней мере не было дождя, англичане бомбардировали стартовые площадки «Фау-I». Лондонское радио, сохраняя восторженный тон, сообщало о продвижении союзников в Брабанте и Лимбурге. Мы, однако, знали, что все это делалось не слишком энергично, с прохладцей и что на юге немцы даже сумели напасть на Бреду и разграбить город. Лондонское радио призывало бастовавших железнодорожников выстоять. Но вряд ли им требовался такой призыв. Они давно уже скрылись; облава, устроенная «службой безопасности», принесла не очень-то богатую добычу. «Служба безопасности» мстила всем: она продолжала терроризировать город, ловила людей и гнала их на земляные работы на берегах рек. Длинными колоннами, еле волоча ноги, смертельно усталые, люди с чемоданчиками и узелками брели по дорогам из Южной Голландии, Гелдерланда и Оверэйсела. Когда же часть этих насильно завербованных голландцев восстала где-то и отказалась идти дальше, эсэсовцы прошлись разок автоматами по рядам и скосили человек двадцать. Без всякого разбора, с бранью и проклятиями.

Хоронить трупы не разрешалось. Они лежали на проезжей дороге; мимо проходили женщины и дети. Трупы оставляли для устрашения следующей партии.

Нацисты усвоили новую манеру. Если им казалось, что кто-нибудь на улице высказался против них или сделал неугодное им движение, они стреляли. Мертвые лежали на всех дорогах в Голландии. Это были голландские граждане, лишенные жизни без суда и следствия, убитые иноземными оккупантами, которые держались так, будто именно они хозяева наших дорог. Мертвые лежали до тех пор, пока другие голландцы не убирали их, самоотверженно рискуя жизнью.

Тишина царила в стране, тишина, разрываемая лишь звуками выстрелов немецких убийц.

Плотины на острове Валхерен немцы разбомбили в щепки. Остров залило водой. Мне казалось, что вода заливает и нас, подступая все выше и выше, и мы того и гляди захлебнемся.

Ранняя зима

Шел дождь. Холод шагал твердой ледяной поступью по сырой земле, тянулся из польдеров, каналов, лесов. Зима наступила рано. В прибрежной полосе никогда еще не было столько ворон и чаек. Они голодали. Люди тоже голодали. Они мерзли. Угля не было. В предыдущие годы оккупации мы все-таки получали уголь, хоть и в ограниченном количестве. Уголь, который еще уцелел, немцы оставили для себя. Подача электричества прекратилась. Газа днем давно уже не было.

— Союзникам пора бы начать прорыв, — говорили мы в штабе.

— Так где же англичане? — спрашивали люди в магазинах, на улице, повсюду, где они встречались друг с другом.

Вечера стали сырыми и холодными; мне казалось, что никогда еще не было такой грязной и ядовитой осени. Я взбиралась на чердак, где стоял ротатор, подымала за собой лестницу и закрывала люк. Руки мои коченели. Железо и сталь ротатора с каждым днем вбирали в себя все больше холода. Мне приходилось долго дуть на омертвевшие пальцы, прежде чем я могла приняться за работу. Изо всех углов и щелей ко мне прокрадывался холод, а вместе с ним и голод. В день — два кусочка хлеба толщиной в палец и несколько картофелин. Рацион уменьшался с каждой неделей.

В штабе Рулант как-то сказал нам:

— Нет, мне это уже надоело… До сих пор я не хотел трогать запасов, которые мы с Отто собрали в июне в Гарлеммер Меер; однако у меня дома мальчишки ревут от голода… Думаю, что и у вас не лучше.

— Они собираются теперь оборудовать общественные кухни, — сказал Вихер.

Мы дружно и горько рассмеялись.

— И каждый день полный обед… — добавил Вейнант. — Солидное голландское меню. Суп, овощи, мясо, картошка, пудинг и, кроме всего прочего, блинчики…

— Так как же? — спросил Рулант. — Должны ли мы и впредь хранить нашу пшеницу и горох?