В тисках Джугдыра - Григорий Федосеев

Улукиткан едет верхом, ведя за собой груженый караван из восьми оленей. На правом плече у него висит бердана – постоянная спутница его таежных походов.

Мы только отъехали километра три от стоянки, как случилась неприятность. Старик переводил в поводу оленей через ручей. Перепрыгивая с камня на камень, он поскользнулся и, падая, так ушибся головою, что пришлось приводить его в сознание. К счастью, рана на голове оказалась неглубокой. Отдохнул он с час под лиственницей и настоял ехать дальше.

Еле заметная звериная тропа ведет нас по широкому распадку к подножью плосковерхой сопки. Темные лесные дебри неохотно пропускают караван. На пути стеной встает непролазный кедровый стланик необычайной для него, почти четырехметровой высоты.

Стелющийся кедровый кустарник почти сплошь покрывает склоны Джугдырского хребта. Местами стланики образуют совершенно непролазные заросли. Их стволы толщиной нередко до пятнадцати сантиметров иногда так переплетаются между собою, что только на четвереньках и проберешься сквозь них. А местами вообще не пройти ни человеку, ни зверю.

Надо было удивляться умению Улукиткана находить лазейки в этой чаще. Мы пробирались очень медленно. Подъем становился все круче. Поредел лес. Появились мелкие проталины. После двух часов очень трудного пути буйная древесная растительность осталась позади. Мы вступили в гольцовую зону – в область лишайников и мхов.

Под ногами мнется бледно-бледножелтый ягель, пушистый, как ковер, и мягкий, как губка. Несмотря на то, что много дней не выпадало осадков, дуют теплые ветры и почва уже давно просохла, мхи и лишайники обильно пропитаны влагой. Откуда они ее берут? Эти неприхотливые растения из тайнобрачных обладают способностью добывать влагу не из почвы, а непосредственно из атмосферы. Пористые, густо сплетенные ростки ягеля накапливают столько воды, что ее можно легко отжать рукою, как из губки. В засушливое же время года, когда не бывает туманов – источника влаги, ягель так высыхает, что мнется и рассыпается под ногами, точно вермишель.

На седловине мы дали оленям передохнуть. Был полдень. По горам расплылась теплынь. Отопрела, запарилась земля. Сегодня мы впервые увидели табун казарок, молчаливо пролетавших над нами к Становому.

– Обедать где будем? – спросил я Улукиткана.

Старик, прислонившись к стволу карликовой ели, прикладывал к глазам тряпочку и на вопрос мой не ответил.

– Что, глаза болят? – встревожился я.

– Ничего, так… мало-мало не видят, – ответил старик, и набежавшие морщины болезненно стянули его лицо.

– Раньше у тебя было так?

– Нет. Да ты не беспокойся, у старый люди всяко бывает, пройдет, – проговорил он ласково и грустно.

Но моя тревога оказалась не напрасной. Присматриваясь к его глазам, спрятанным глубоко в разрезе век, я не увидел в них обычного огонька, оживлявшего старческое лицо Улукиткана. Тонкая, полупрозрачная муть затянула зрачки.

– Ты все видишь вокруг себя или нет? Может быть, болят они у тебя от солнца, как тогда зимой, под Кукурским перевалом, или от ушиба о камень? – допытывался я.

Старик беспомощно отвел руки от глаз, посмотрел на меня, огляделся вокруг и в испуге присел на корточки.

– Однако, ветер дурной глаза портил, – с горечью признался он. – Ладно. Немножко отдохнем и пойдем дальше. Обедать в ключе будем.

– Может быть, лучше остановиться здесь на ночь? – предложил я.

– Что ты! – запротестовал он. – Если на все болезни старику откликаться, не то что работать, даже кушать ему некогда будет. Не та удача, что легко дается. Садись ко мне близко и слушай. Может быть, Улукиткан последний раз видит тайгу, горы, кусты стланика. Помни, хорошо помни, твой путь к людям лежит так… – И он, проткнув пальцем солнечный день, показал на юго-запад. – А меня бросишь тут, в тайге.

– С чего это у тебя такие мысли мрачные? Напрасно тревожишься, Улукиткан. Глаза поправятся, и все будет хорошо. Тебе еще долго надо жить.

– Только жить – это шибко плохо. Надо работать, чтобы легче было жить.

– Ты достаточно поработал на своем веку.

– Я ничего больше не говорю. Кедровка много кричит, да кто ей поверит?… Смотри, там должна быть высокая гора – возле Маи, а ее не вижу, – и старик, кивнув головой на восток, долго щурил глаза, протирая их тряпочкой.

Тяжелая печаль легла на добродушное скуластое лицо с устремленными вдаль потускневшими глазами. Меня все больше охватывает тревога: неужели старик ослепнет? Что тогда я буду делать в этой незнакомой глуши, да еще так далеко от жилья? Куда поведу слепого? Стараюсь гнать прочь эти мысли. Хочется как-то поддержать и старика, ободрить его, но не могу найти подходящих слов.

– Однако, пойдем, надо торопиться, – прервал Улукиткан долгое молчание.

В тоне его голоса прозвучала безнадежность. Он поднял е земли конец повода, перекинул через плечо бердану и медленно, словно нехотя, сел на оленя.

– Ты видишь, куда ехать? Может быть, мне итти вперед? – осторожно спросил я.

– Куда след тянуть надо, вижу, – ответил он, толкая ногами оленя в бока, и наш маленький караван тронулся дальше.

Мы спустились в ключ по крутому склону. Ниже россыпи нас враждебно встретил стланик и захламленная буреломом тайга. Итти стало еще труднее. Но Улукиткан, не теряя нужного направления, с обычной ловкостью пробирался сквозь чащи, обходя промоины, завалы, и у меня постепенно рассеялось беспокойство. Показалось, что ослепление у него было временное, вызванное скорее всего солнечным светом.

За ключом лес оборвался, и мы вышли на марь, широкой полосой протянувшуюся по-над отрогом. Кое-где на ней виднелись одинокие лиственницы, чахлые, горбатые, измученные непосильной борьбою с длительной стужей. Видимое глазу пространство сплошь покрывали черные высокие кочки, словно расставленные в беспорядке цветочные горшки. Старая пожелтевшая трава на кочках свисала, уступив место свежей зелени, уже потянувшейся густой щетиной к солнцу. Это черноголовник. Он раньше всех выбросил свои ростки.

Олени, выйдя на марь, всполошились, уловив запах первой зелени. В это время года они предпочитают черноголовник любому корму.

– Однако, чай пить надо. Вон у той лиственницы должно быть сухо, пойдем туда, – сказал Улукиткан, по-юношески спрыгивая с оленя.

Старик провел караван вдоль кромки леса и уже подходил к лиственнице, но вдруг остановился, стал беспокойно озираться по сторонам. Не понимая, что случилось, я тоже задержался. А старик с необычной поспешностью вскочил на седового оленя и стал тормошить его поводным ремнем, толкать ногами и торопливо проехал дальше, минуя лиственницу.