До свидания, Светополь!: Повести - Руслан Киреев

— С людьми живи! — вроде бы расплывчато, но очень даже ясно для меня наставляла взволнованная Валентина Потаповна, Дмитрий же Филиппович красноречиво показывал большим пальцем на грудь, а указательный подымал вверх. Я понимал его. В моем зашпиленном английской булавкой нагрудном кармане лежали в специальном полосатом мешочке деньги. То была фантастическая сумма в семьсот тогдашних рублей, которую, поднатужившись, наскребли для меня мои родичи. Предстояло в целости и сохранности довезти её до Москвы, а железная дорога, с заговорщицким видом шептал Дмитрий Филиппович, кишмя кишит жуликами. Подробнейший инструктаж давал он мне. Так, например, чемодан я должен был положить наверх, а пиджак с деньгами — под подушку.

— Нет–нет, — запротестовала, оживившись, бабушка, и слезы разом высохли на её глазах. — Помнётся весь.

Но вот наконец позади последние наставления и последние поцелуи. Я по эту сторону вагонного стекла, они — по ту, мы бессмысленно улыбаемся друг дружке, а поезд все не трогается, и эти прощальные секунды тянутся бесконечно. И вдруг слабое, едва приметное движение, в ответ на которое моё сердце радостно и пугливо зачастило. Они тоже встрепенулись там, закивали, заулыбались, заморгали мокрыми глазами. Вровень с вагоном идут они, торопливо делая на ходу последние напутствующие знаки. Бабушка подносит ко рту руку — питайся, тётя Валя водит пальцем по ладони — пиши, не забывай, а озабоченный Дмитрий Филиппович, дядя Дима, осторожно, дабы не увидел никто, тыкает в нагрудный карман большим пальцем. Все быстрее и шумнее, расшатанней идёт поезд, все дальше мои старики, и уже не вперёд, а в сторону от полотна отходят они, чтобы дольше видеть уезжающего в таинственную жизнь внука. Что ждёт его там? Смешными казались мне тогда их страхи, — мне семнадцать, я взрослый человек! — но теперь, когда моя старшая дочь вот–вот помашет мне из вагона, как хорошо понимаю я их волнение!

На всякий случай я махал чуть дольше, чем видел их. Потом опустил руку и с облегчением перевёл дух. С облегчением…

Теперь их черед уезжать. Теперь они стоят у вагонного окна — не по ту, а по эту сторону! — и гордо смотрят на отплывающий перрон. Кроме Дмитрия Филипповича… Пользуясь безнадзорностью, потихоньку надел он очки и тщательно изучает за спиной женщин замок, под охрану которого, хочешь не хочешь, а придётся вверять на ночь себя и весь свой дорожный скарб, в том числе два вместительных фанерных ящика с дырочками. Они были втащены первыми и с великой предосторожностью подняты наверх. При этом Дмитрий Филиппович зыркнул туда-сюда глазами. Тайна? Она самая, и пусть остаётся ею до поры до времени.

Так что замок? Надёжен ли? Все уже переоделись и разложили дорожные вещи, к чаю приготовились, а он все размышлял о замке.

Чай! Чай, который являл собой олицетворение высшего дорожного комфорта. Едешь, смотришь себе в окно, а тебе приносят горяченький — не угодно ли? Представляю, с каким вожделением ждали этой минуты наши путешественники.

— Ну‑ка, Димушка, посмотри, не несут? — на правах благодушия и дорожного веселья скомандовала Вероника Потаповна.

Дмитрий Филиппович бросил на жену вопросительный взгляд, поднялся и конспиративно выглянул из купе. В одну сторону посмотрел, прищурившись, посмотрел, прищурившись, в другую…

Когда я думаю, как определить существование на земле этого человека, то в голову мне приходит слово «отдельно». Он жил отдельно. Отдельно от жены, от родственников, от соседей и знакомых. Отдельно ото всех. Это было своего рода великое противостояние. С одной стороны замкнутый и подозрительный, никому не доверяющий человек, с другой — весь остальной мир с его опасностями и подвохами.

У Рубцова есть стихи:

Мы были две живых души,Но неспособных к разговору.Мы были разных два лица,Хотя имели по два глаза.

Так вот, это о нас. О Дмитрии Филипповиче и обо мне. Или всяком другом на моем месте.

Вспоминаю, чему учил он меня во дворе у голубятни, когда все в ней было спокойно и на крыше не сидел «чужак». Защищаться, когда нападут, вот чему. Он не сомневался, что нападут, и при этом непременно исподтишка, с крупным перевесом в силе. Ничего! Короткий резкий удар в переносицу, и противник повержен.

«Вот так», — тихонько, чтоб не услышал никто, произносил он, и его зоркие глаза, чуть суженные вниманием, быстро перемещались с вытянутой жёсткой ладони на моё лицо, потом, удовлетворенные, обратно. Это он смотрел, какое впечатление производит на меня его рука. Прекрасные минуты! Жена и её заносчивая сестрица сроду не дарили ему ничего подобного, а я дарил, и если этот тайный мизантроп испытывал ко мне известную привязанность, то, наверное, только поэтому.

Итак, он выглянул из купе, все осмотрел, все увидел и во всем усомнился, затем под выжидающими взглядами женщин аккуратно сел на своё место. И только тогда проговорил (негромко):

— Несут.

На жену заговорщицки покосился, на свояченицу, на Александру Сергеевну, которая сглуху не понимала, о чем речь, но не выказывала ни малейшего нетерпения, после чего повторил с довольным и значительным видом (ещё тише):

— Несут.

Вероника Потаповна сорвалась с места, чтобы убедиться собственными глазами. Не то что она не верила зятю, нет. Своё законное право осуществляла она — право путешествующего человека на нетерпение. Секунда, и лицо её прояснилось, морщины разгладились, она прошептала:

— Несут! Несут! — проворно села и сложила на коленях руки.

Все ждали. Перестав стучать колёсами, замер на рельсах поезд. И вот… Какой ослепительной белизны фартук был на ней! Как ловко держала она в обеих руках сразу несколько подстаканников! Но — о ужас! — она прошла мимо. Мимо! Снова вовсю застрекотали колеса. Вытянул шею и подозрительно сузил глаза Дмитрий Филиппович. Ахнула Вероника Потаповна, а Валентина засмеялась:

— Что, съели?

Весело было ей, и это давало Дмитрию Филипповичу право проявить инициативу. Он поднялся. Худой и сутуловатый, со сверкающим черепом, но в яркой молодёжной рубашке (загадка! Валентина Потаповна, сама подчёркнуто непритязательная, одевала его броско), бдительно стоял он в дверях купе — проводницу подстерегал. Но она опять прошмыгнула мимо. Он дёрнулся было за ней, но поздно. Валентина Потаповна хохотала, а Вероника подзуживала:

— Да ты спроси, спроси у неё.

Легко сказать — спроси! Какими словами? Тоном каким? На жену переводил взгляд, в чей отшлифованный чтением ум верил безоговорочно, но Валентина Потаповна, пребывающая в великолепном расположении духа, только смеялась.

Когда снова вылетела проводница с полными стаканами в руках, Дмитрий Филиппович неуверенно шагнул к ней.

— Гражданка…

Но она уже неслась дальше. Так и сновала туда–сюда, и всякий раз он подавался вперёд, всякий раз окликал чуть слышно: «Гражданка!» — а она ноль внимания. И вдруг сама остановилась.

— Чаек будем?

Ответила ей Вероника Потаповна.

— Конечно, будем. Час целый ждём. — И утомленно отвернулась к окну, красноречиво, но интеллигентно выказывая тем своё неудовольствие. И тут Дмитрий Филиппович, вот уже несколько минут вынашивающий в себе заветные слова, наконец‑таки произнёс их:

— Гражданка! Чаю бы нам.

И чай прибыл. Четыре дымящихся стакана в тяжелых подстаканниках, с чайными ложечками, а рядом внушительной кучкой, упакованный, как конфеты, в синюю обёртку, сахар–рафинад. В магазинах не продают такой…

Первой поднесла ко рту стакан Вероника Потаповна.

— Ну‑ка, — медленно проговорила она, и три пары глаз устремились на неё с нетерпением и надеждой.

Моя бабушка считалась знатоком чая. Даже в самые трудные времена она заваривала его столько раз, сколько садилась пить чай. Или чай пить. Разница была колоссальной. Мне так и не удалось до конца уяснить, в чем, собственно, заключалась она, но, если не ошибаюсь, «пить чай» (бабушка говорила и писала в одно слово «питчай») означало «пить от жажды», когда пить хочется, и потому с чем роли не играло, а вот «чайпить» приятно со вкусными вещами. Иными словами, лакомиться.

Что было сейчас? Ни то ни другое. Был чай сам по себе, одно из самых первых и самых вожделенных удовольствий, которые сулила эта поездка.

Внимательно пригубила она. Все смотрели на неё не дыша, она же сидела с опущенными глазами, что ничто постороннее не отвлекало. По одному глотку оценить, естественно, трудно, и она, подумав и почмокав, сделала ещё один. Потом подняла глаза.

В молодости она была красива, моя бабушка. Я знаю это по фотографиям, которые хранятся у меня, а Валентина Потаповна должна была помнить так. Но не помнила. Однако сейчас даже она подумала об этом, так прекрасны были изумрудные глаза. Требовались ли слова? Все молча и благоговейно взяли свои стаканы, последним Дмитрий Филиппович, предварительно взглянув на жену. Праздник, праздник, роскошный праздник в купе № 4.